ЕГОР И ЕГО ЛАДА

Рассказ

(Начало в №№ 452-461)

Надежда ОНИЩЕНКО

Без имени-4 У выхода из ДК к нам подошёл Павел.
— Как здорово всё было! Жаль, что Варя всего этого не видела! — восторженно говорил он, обнимая друга.
— А то что было бы? — улыбаясь, спросил Егор. Павел не успел ответить: его позвал Илья Маркович.
— А скажи-ка мне, Павел Васильевич, что тебе известно о происхождении этого концерта? — ехидно спросил он. Павел оторопел:
— В чём дело, Илья Маркович?
— Папа, не надо. Он ни при чём, я всё знаю. И ты слышал мой разговор с Евгением Осиповичем.
Ко мне подошла Людмила, взяла под руку, сказала:
— Вы очень хорошо смотрелись на сцене. А в танце — прелесть, твоё светло-золотистое платье на фоне черного костюма Егора выглядело очаровательно. А воротник и пояс удачно украшают платье. От вас глаз не отвести!
— О, Людмилочка, я бы всё отдал, чтобы увидеть её с таким украшением, как у тебя, — сказал Егор, указывая глазами на её живот.
Людмила засмеялась:
— Скорый какой! Потерпи! Увидишь. Всему своё время.
Когда мы остались одни, Егор сказал мне:
— Я сегодня, впервые в жизни, всех обманул: они думали, я для них пою, а я пел только для тебя.
— Ты не перестаёшь удивлять меня. Удивительный ты мой, непредсказуемый муж. А насчёт обмана ты глубоко ошибаешься: тебя первого обманули, заманили на сцену. Сегодня был день обманов. Но никто при этом не пострадал, все получили удовольствие. А ты был искренним и честным. Этим ты всех покорил.
В этот вечер я многое узнала о Егоре. Оказывается, он пел в художественной самодеятельности. Когда выступал в Киеве на республиканском смотре талантов учащейся молодёжи, ему предложили перейти из строительного училища, где он тогда учился, в консерваторию. Он отказался. Были и другие многообещающие предложения, но он их не принял. Говорил: «Я не артист по натуре».
— Видишь, помнят и любят тебя твои поклонники, — сказала подошедшая мать, а отец не без сожаления добавил:
— Пел бы сейчас князя Игоря в столичном театре, — и, махнув рукой, ушёл.
— Когда он впервые вышел на сцену, мальчишкой, в школе учился, спел «Ой під вишнею» из «Наталки Полтавки», весь битком набитый зал стоя аплодировал ему. Он, в красных сапогах и таких же шароварах, в вышиванке, усы приклеены, смушковая шапка, кланялся и уходил за кулисы. Но его возвращали: зрители требовали повторить, кричали «Браво», Бис!» Конферансье не мог объявить следующий номер. Пока Егор не спел на «бис» последний куплет, — вспоминала Евдокия Семёновна. — Мы думали, что ему Богом дан такой талант, чтобы служить искусству, дарить людям радость, — говорила мне мать.
— Служить Отечеству, защищать его, если это нужно, не менее почётно, чем служить искусству, — возразил Егор. Мать попросила его идти к отцу и продолжала:
— В детстве все балки по-пластунски исползал с пистолетом в руке (сам вооружился — из досточки выстругал) и с автоматом того же производства. В играх в войну Егор был комдивом, а Павел его бессменным адъютантом. Тоже военное училище окончил. Связист. Служит близ Житомира. Отпросился на свадьбу Егора.
Поедем с отцом в Полтаву, купим одежку всем троим. Дима и Алёша носят, пока вырастут. А на Егоре горит всё. Оглянуться не успеешь — у него уже локти и коленки из дыр выглядывают.
Подрос, перестал командовать дивизией. Пистолет и автомат отдал мальчишке, которого вместо себя командиром назначил. Я с облегчением вздохнула. Нет же! Ещё «веселее стало. Всё ему хочется попробовать: в футбол, баскетбол играет, пудовые гири выжимает. На турнике такое вытворяет! Бег, прыжки в длину и высоту. Всё попробовал. Ровесники его уже покуривают украдкой, в рюмку заглядывают, с девочками по укромным местам соловья слушают. А он по секциям мотается. Выбрал футбол. Тяжёлую атлетику и пение. Тренеры и учитель пения сказали ему, что курить и пить нельзя: это несовместимо с тем, чем он занимается. «Нельзя так нельзя», — ответил Егор, и я не видела, чтобы он пил или курил. По-моему, и на свадьбе он не пил.
— Я тоже не видела и не слышала от него запаха папирос.
— Жалел. Что мало дней в неделе: он бы ещё в баскетбол играл, книги любил читать и находил для этого время. Предпочитал классику. А девочки... Не одна по нём вздыхала. А он окончил строительное училище, получил профессию каменщика и плотника и уехал в военное учиться. Везде, где учился, отличник. Мы уже побаивались: «женится» на Красной Армии — не дождаться нам внуков от него. Но теперь, слава Богу, кажется, всё стало на свои места, — мать с надеждой посмотрела на меня и, обняв, всплакнула.
— Что ж вы плачете, мама? — я впервые так назвала её. Она благодарно взглянула на меня, обняла и поцеловала.
— Как не плакать, доченька? Куда поведёт его судьба? Куда занесёт профессия защитника Отечества? Он уже побывал на войне. Удостоен высоких наград. Слава Богу, жив, здоров. Гитара его на Халхин-Голе погибла. Одни струны остались. Ты уже знаешь, что значит ждать его возвращения. А в мире так неспокойно... Уедете завтра... Когда мы снова увидим вас, родные вы наши, бесценные... Когда возьму на руки деточек ваших желанных?
Слезы покатились по ее щекам. Она плакала, а я, крепясь изо всех сил утешала ее.
Успокоив свекровь, я вошла в дом. Егор доложил, что свой чемодан он уже собрал и приготовил мои вещи, но решил, что лучше, если я сама уложу их. Вошла мать, спросила:
— А свадебные подарки не уложены?
— Мама, они пусть тут полежат. Мы их возьмем, когда съедемся с Сашенькой и будем жить вместе.
— Хоть что-то возьмите, — попросила мать.
— Давай по чашке возьмем, — предложила я. Егор согласился. Остаток ночи мы посвятили любви, воспоминаниям о минувшем дне и планам на ближайшее будущее. Ненадолго уснули, сплетясь в объятьях.
Проснулись рано. В летней кухне полным ходом шла подготовка к прощальному обеду. Готовили провизию в дорогу для Егора, для нас в Москву. В отдельную картонную коробку, выстланную белым ситчиком, укладывали гостинцы для Якова Давидовича и его мастериц. Специально испекли для всех очень вкусные и красивые свадебные шишки.
Павел по пути к поезду заскочил с нами проститься. Дима принес свадебные фото. Их рассмотрели, разделили между всеми. А полдень мы простились с родней, друзьями, соседями, пришедшими нас проводить, и уехали из дома, ставшего родным и для меня.
В Москве заночевали в гостинице. Утром нанесли визит в ателье, где нас радушно встретили. Мы вручили гостинцы. Показали свадебное фото, на котором были запечатлены вдвоем с Егором во весь рост. Яков Давидович попросил подарить фото ателье:
— Я закажу рамочку и поставлю его у себя в кабинете как напоминание о том, как это здорово — делать людям добро, и призыв творить добро, — сказал Яков Давидович.
Просьба смутила нас: мы имели этот снимок лишь для меня и Егора. Позже я сделала копию и принесла в ателье.
Когда мы собрались уходить, Яков Давидович сказал, что у него есть просьба к Егору. Сообщив о гибели сына на Халхин-Голе, спросил, можно ли узнать, где он похоронен. «Мы с женой очень хотим побывать на его могиле», — произнес, с надеждой глядя на Егора. Егор выполнил его просьбу, но Яков Давидович не успел навестить могилу сына до начала войны. Дальнейшая судьба его мне неизвестна.
В общежитие мы прибыли, когда девочки еще не вернулись с занятий. К их приходу мы успели накрыть стол с домашней вкуснятиной и свадебными шишками. Девочки были в восторге от всего. Фото смотрели-пересматривали, ахали, ойкали... Эмоции захлестывали их! Они засыпали нас вопросами. Егор, позволив немного побаловать подружек ответами, сказал:
— Завтра я уеду, а Сашенька все вам расскажет. Сегодня же я забираю ее к себе в гостиницу.
Девочки приуныли. Егор сказал: — Не огорчайтесь, славные вы наши подружки. Завтра приедете на вокзал провожать меня?
— Разумеется! — тоном, не допускающим сомнений, ответила Тамара, а Валя воскликнула:
— Разве мы можем допустить, чтобы Сашенька, проводив вас, ехала одна с вокзала в общежитие!
— Я очень надеюсь, подружки, что вы будете ей поддержкой и утешением, — сказал Егор.
— Но и вы, Егор Ильич, не огорчайте ее: письма пишите, — посоветовала Тамара. — Они будут ей наилучшим утешением. — А Валя продолжила:
— Получит она письмо и будет перечитывать до прихода следующего. И будет ей казаться, что она с вами разговаривает.
— Хорошо, подружки, — пообещал Егор.
В гостинице мы закрылись в номере. Не хотелось никого ни видеть, ни слышать. Мысли, картинки последних дней, вертелись в голове, сменяя одна другую, но почему-то чаще всего мне виделся Егор в свадебном костюме то на свадьбе, то на сцене, то в фойе. И было мне так хорошо с ним! А сердце сжималось при мысли, что сбегают последние часы нашего пребывания вместе перед долгой разлукой. Иногда прибегала мысль, шептавшая: «Брось всё и едь с ним. Там доучишься...» А сменявшая ее возражала: «А если его в другое место переведут? Так и будешь бегать туда-сюда?»
— Что это ты так притихла, ладушка моя? — нарушил молчание Егор. Я поделилась с ним мыслями, посетившими меня.
— Ни в коем случае! — запротестовал он. — Доучиваться ты будешь в Москве. В мои планы изначально не входило срывать тебя с места. Приказ до особого распоряжения может быть отменен в любой момент и заменен другим. Будь рассудительной и терпеливой. Не забывай: ты жена офицера Красной Армии. Тебе нельзя совершать легкомысленные поступки.
— А как же ты? Один, так далеко...
— Я не один. Там многие живут без жен. Есть такая украинская пословица: «Знала, кобила, нащо голоблі била, тепер хоч хвостом вези».
Он объяснил мне ее смысл, а в заключение сказал: — Серденько моє, будь розважливою, — и перевел на русский язык — благоразумной.
— А ты не будешь сомневаться во мне? Здесь Родион, и ты знаешь, что он любит меня.
— Но ты МЕНЯ любишь. И я не унижусь до того, чтобы ревновать тебя. Это, во-первых. Во-вторых, я не унижу, не оскорблю тебя необоснованными подозрениями. В-третьих, я не дам тебе повода сомневаться во мне: я не бабник, не ловелас. У меня ты первая и, надеюсь, единственная любовь. А в-четвертых, я верю: мы сохраним нашу семью, чистоту и непорочность нашего супружества, что бы ни случилось в нашей жизни.
— Тогда, утром, ты очень красиво сказал о празднике Рождения супружества: «Он чист, как слеза, как роса на лепестке прекрасного цветка», — мечтательно повторила я. — Так поэтично, хотя и в прозе.
— Преступно и грешно разрушить то, что у нас есть, ради минутной слабости, нечаянного, даже очень сильного увлечения. То, что у нас есть — бесценный подарок судьбы, — убежденно сказал Егор. — Помнишь, как Полина Ивановна сказала.
— Помню. Она наказала нам это беречь, — ответила я.