Михайлов гарем

Господи, за что мне это? Фото из сети Интернет

Надежда ОНИЩЕНКО

(Продолжение.
Нач. в №№ 40, 41)

В последнее воскресенье, 26 августа 1945 года, как и обещал Михаил, состоялась их свадьба с Дарьей. Василий Иванович осуществил свою довоенную задумку: свадьбу сыграли за счет колхоза. Это была уже не комсомольская свадьба молодых специалистов, а торжество любви, прошедшей суровые испытания разлуками и войной. Первая свадьба в колхозе после Победы! Семью создавали двое незаурядных людей, с детства влюбленных друг в друга.
Все было красиво, хорошо продумано, начиная от свадебных нарядов невесты и жениха (она — в белом, он — в черном), заканчивая подарками: к этому моменту отнеслись ответственно и сердечно.
По-отечески тепло, искренне и взволнованно поздравил молодых Василий Иванович. Он напомнил, что 30 августа исполнится два года со дня освобождения родного Харькова от оккупации, продлившейся 22 месяца, о жестоком терроре против населения, о героической борьбе харьковского подполья против оккупантов. Минутой молчания почтили память павших в борьбе.
— Все мы видели и хорошо знаем, как самоотверженно трудилась наша всеми уважаемая Дарья Климовна: и днем, и, если было надо, ночью она оставалась с детьми. Ни одной жалобы, ни претензий за все эти трудные годы я не слышал ни от кого из родителей. Ни разу не пожалел о том, что именно ей мы вручили жизнь и здоровье наших детей. У них была надежная защитница и хранительница. Аплодисменты и одобрительные возгласы не раз прерывали его речь.
— Что касается Михаила Денисовича, все становится ясно, стоит взглянуть на награды, которыми Родина отметила его боевые подвиги. Мы гордимся вами, дорогие наши молодожены! — он пожелал им всего, чего желают на свадьбе, и, заканчивая свою речь, сказал:
— А для полного счастья мы построили для вас дом, ключи от которого я с удовольствием вручаю вам. Живите в нем долго в счастье, любви и согласии!
Продолжительными аплодисментами и доброжелательными репликами присутствующие выразили свой восторг и одобрение всему, что было сказано и сделано.
Наконец-то открылась тайна, которой было окружено строительство дома... Оно началось ранней весной, когда уже никто не сомневался в том, что скоро конец войне. Место выбрали самое лучшее. Стройбригада получила план и распоряжение сдать дом в начале августа «под ключ», как теперь говорят. Он был так красив, что никто не мог пройти мимо, не остановившись, чтобы полюбоваться. Председатель строго контролировал работу. Каких только предположений не высказывали о том, кто будет в нем жить!
Секретарь райкома КПУ Петр Степанович тоже поздравил молодых, вручил подарки от районных организаций. А фотограф из районной газеты сделал снимки для репортажа со свадьбы. Он попросил Михаила переодеться в военную форму с боевыми наградами для снимка у дома. Пришлось согласиться.
Михаил и Дарья, планировавшие скромную свадьбу, были смущены: многое оказалось неожиданным для них. Но Сергей сказал, что всем нравится то, что происходит — это праздник, которого давно не было в селе.
— Вас смущает подаренный дом? Так ведь и другим, кто нуждается, строят! Он такой красивый! Он же подарок! Ну, вы, как дети малые! Успокойтесь! — и пустился в пляс.
Людям, уставшим от трудностей военного времени, от лишений, потерь и горя, хотелось подольше сохранить в себе тот душевный настрой, который объединил их на этой долгожданной свадьбе. Им было хорошо, а тем, кто пытался на белое сказать «черное» (такие, к сожалению, везде находятся), говорили: «Спрячь жало, а то вырвем!»
...Прошло пять лет. От людей, одолевших трудности военного времени, требовались нечеловеческие усилия, чтобы восстановить хозяйство, разрушенное войной. Каждый, в городе и деревне — на ферме, в поле, у станка — работал за себя и «за того парня», не вернувшегося с войны. А не вернулись миллионы молодых, сильных, талантливых тружеников — лучших сынов и дочерей огромного государства. Неурожайный 1946 и голодный 1947 год очень больно ударили по стране, залечивающей военные раны. Все вынесли. Выстояли.
В красивом, просторном доме Дарьи и Михаила царили любовь и согласие, а трудолюбие потихоньку наполняло его уютом и достатком. Для полного счастья в семье не хватало детей. Приходя с работы и выслушав, как прошел день у Михаила, жена делилась с ним своими впечатлениями, и он все знал о ее воспитанниках — послевоенных детях. Петя Гриценко начал ходить, у Верочки Хоменко четвертый зубик прорезался. Лида Евтушенко сказала «папа». Алеша беленький научился выговаривать букву «р», катя Ваничкина, наконец-то, усвоила строку и теперь ровно и красиво пишет на ней палочки.
— Сегодня хвалились подвигами отцов на войне. Сережин Андрей доложил:
— Мой папа и крестный Миша на танках в Берлин въехали и расписались на стене их рейх…, рейх…, ну, на этом здании, где теперь развивается знамя нашей Победы.
А Федя Цыганок говорит:
— А мо-о-ой папа по-пластунски пол-Европы пропахал!
— Как это по-пластунски пропахал? — спросила Настя Кущ.
Федя растерялся, но вышел из положения:
— Я тебе завтра объясню.
— А мой папа саперной лопатой тыщу тонн земли перевернул! — объявил Андрей Стеценко.
А Настя Кущ снова с вопросом:
— Как перевернул?
Андрей, не зная, как ответить, говорит:
— Какая ты, Настя, вопросительная! Все — как? как?
А Соня Резуненко тихо и печально промолвила:
— А моего папу осколком убило… — все затихли, головки склонили, как в минуту молчания. И так грустно стало…
Рассказывает, а у самой глаза то радостью светятся, то наполняются грустью… Какой хорошей мамой она была бы своим детям! А их нет. И доктора, к которым она обращается, ничего утешительного ей не обещают. Все чаще думал Михаил о ребенке из детдома. Но очень хотелось своего, родного, кровного... Дарье ничего не говорил: боялся обидеть. У Сергея уже второй сынишка подрастает. Дарья молчит, но он-то знает, как она страдает, плачет украдкой.
Вскоре после свадьбы Михаилу предложили заочно учиться в сельскохозяйственном институте, а Дарью хотели направить в педагогический. Но они не хотели новых разлук, даже кратковременных. Михаил сказал, что его устраивает должность бригадира тракторной бригады. Дарья к его словам добавила:
— Пусть молодежь едет учиться и возвращается специалистами в родное село.
Однажды Михаил возвращался с работы. День прошел хорошо. На душе спокойно, и он, насвистывая песню о трех танкистах, шагал в такт мелодии по извилистой тропинке в перелеске. На одном из крутых изгибов тропинки перед Михаилом неожиданно возникла Зина, его однофамилица. Она после работы решила пройти на известную ей полянку, чтобы нарвать душицы. Зина любила чай с этой травкой и знала, что она уже зацвела.
— Не боишься одна? — спросил Михаил, узнав о цели ее прогулки. — Вечереет…
— Не то, чтобы боюсь… Жутковато как-то… Но я так долго собиралась… Скоро уж и душица отцветет… А бойся или не бойся — сопровождать-то меня все равно некому.
— А я для чего? — игриво спросил Михаил и, крепко обняв Зину за талию правой рукой, привлек к себе. Левая рука (ох, нахальная!) скользнула под цветастую блузу и плотно улеглась на груди (под бюстгальтером!). Михаил сам от себя такого не ожидал. Зина тоже удивилась. Но не растерялась. У нее мгновенно возник план искушения Михаила.
Зная, как много мужчин, даже имевших серьезные намерения, получили у нее от ворот поворот, Михаил ожидал пощечины, сопротивления и был готов перевести в шутку невольный порыв. Но она неожиданно обняла его обеими руками и всем своим телом прилипла к нему, как игла к магниту. Ее соблазнительные губы оказались близко-близко, и не успел Михаил опомниться, как они слились с его губами в таком жарком, сладостном, пьянящем поцелуе, что он совсем потерял контроль над собой. Голова закружилась, земля ушла из-под ног…
А дальше все было, как во сне, когда снится что-то такое, от чего убегать надо, а тебе ноги не повинуются, нет сил с места сдвинуться. И проснуться не можешь…
Небо смотрело на них сквозь верхушки деревьев, раскачиваемых ветром. Женщина лежала на траве, раскинув руки. Блуза расстегнута. Белоснежная косынка — возле головы. Волосы рассыпались. Глаза прикрыты, а на лице загадочная улыбка Моны Лизы. Мужчина рядом, опершись на левую руку, согнутую в локте, а правая спокойно лежит у нее на животе, прикрытом юбкой. Он вопросительно смотрит на женщину. Она потянулась, заведя руки за голову, «замком» сомкнув пальцы. Потом, опустив их, погладила живот, взяв руку Михаила в свою. Загадочно улыбаясь, проговорила:
— Ты не представляешь, что сейчас происходит во мне, во всем теле… десять долгих лет я хотела ласки, поцелуев, всего того, что ты сейчас дал мне… Я так долго ждала…
Но, говоря это, она смотрела в небо, и Михаилу показалось, что она далеко-далеко от него, что не с ним она говорит…
…Они привели себя в порядок, прошли на полянку, нарвали душицы и направились в село.
На краю перелеска Михаил сказал Зине:
— Ты иди. Я посижу немного.
Она понимающе кивнула головой и медленно пошла. Дома, простелив рушник на сундуке, разложила душицу. Сняла со стены рамочку с фото мужа, протерла стекло. Леня, молодой, красивый, улыбаясь, смотрел на нее. Она прилегла на кровать и, глядя на фото, обратилась к мужу:
— Прошло десять лет, как мы похоронили нашего сыночка-первенца. А через два дня — война. Ты ушел, оставив меня наедине с нашим горем и всеми бедами, что свалились на страну. Как хорошо нам было вместе, желанный мой, ненаглядный! Ты обещал вернуться. Я честно ждала. Но сегодня я сделала первый шаг в жизнь без тебя. Прости меня и отпусти. Был бы жив наш сыночек — ничего бы я больше не хотела. Жила бы для него. Одной так горестно…
Она уснула в слезах с фотографией мужа в руке, с тревогой в душе.
То, что случилось в перелеске, выбило Михаила из колеи. Он не бабник. Хотя женщины не были равнодушны к красивому, общительному, деликатному Михаилу, он не ходил «налево». В его жизни была единственная, любимая с детства женщина. Он ни подумать о другой, ни представить рядом с собой в жизни кого-то, кроме Дарьи, не мог.
На войне, если Сергея «заносило» насчет «развеяться», Михаил, не говоря ни слова — так смотрел на него, что друг командовал себе «отставить!», и похождение отменялось. Как-то один из бойцов получил из дому письмо с плохими вестями о поведении жены. Обозленный на всех женщин, кричал:
— Все они шлюхи, сволочи, суки, — и употреблял такие выражения…
Михаил сказал ему:
— Мы все тебе сочувствуем. Но посмотри, сколько нас тут. Мы два года вместе. Такое письмо получил ты один. Не суди обо всех из-за одной.
Солдат ответил:
— Ты думаешь твоя..
— А о моей тем более не смей! — остановил его Михаил.
Дарья была для Михаила олицетворением всего самого лучшего, что есть на свете. В нагрудном кармане слева среди всего, чему там положено быть, ее фото занимало первое место. В боях, в госпиталях — везде с ним был ее светлый образ. Доверчивая, взыскательная, не по возрасту мудрая, она смотрела ему в душу, наполняла его счастьем, желанием жить достойно. Своей любовью лечила его душевные и телесные раны. Она помогала ему выбираться из горящего танка, превозмогать боль, усталость, жажду, побеждать чувство страха, вела его по трудным дорогам войны к Победе, домой, к неземному блаженству в ее объятьях. А та единственная ночь перед разлукой… Как часто он вспоминал все то, что пережил, прочувствовал тогда!.. Последние минуты прощания, когда она, такая родная, желанная, дорогая, прильнув к нему, просила:
— Ты только вернись! Только вернись!..
Боже, как спокойно и надежно чувствовал он себя рядом с нею! Каким счастливым был всегда, сколько помнил себя!
И вот нате вам!.. Такой пассаж!
Встреча с Зиной была чистой случайностью. Это не была любовь. Что это было?
— За что мне это? Господи, за что?! — спрашивал Михаил. Ответа не было.
Как домой идти? Как Дарье в глаза смотреть? Как ложиться с нею в постель? Но идти надо… И Михаил медленно пошел. Дарья, привыкшая к тому, что муж иногда поздно приходит, уже управилась по хозяйству, приготовила ужин. Дала Михаилу полотенце, сказала:
— Иди в душ, и будем ужинать.
Поливая себя то холодной, то горячей водой, Михаил думал:
— Не смыть тебе, Михаил, твой грех никакой водой... Прелюбодеяние. — Вспомнил это библейское слово.
— Не хочется мне есть, — сказал Дарье.
— Ты где-то ел? К маме заходил?
— Нет. Но не хочется.
— Если нет — надо поесть, хоть немножечко.
— Налей мне сто грамм, если есть, — попросил жену. Она удивилась, но принесла, поставила на стол рюмку и бутылку «Московской».
— И ты выпей со мной. Чайную ложечку, как лекарство. Не пить же мне одному.
— А за что пить будем? — поинтересовалась Дарья.
— За нас: я за тебя, а ты за меня.
Помог убрать со стола, вымыть посуду. Взяв жену на руки, принес в спальню, положил на кровать, снял с нее тапочки, раздел. Став на колени у кровати, покрыл ее поцелуями с головы до ног. Он всегда был нежен по отношению к ней, но сегодня все было как-то не так, как всегда… Она, счастливая, уснула в его объятиях, а он долго не мог уснуть, вспоминая случившееся с ним в перелеске. Лежал рядом с Дарьей, боясь пошевельнуться, чтобы не разбудить ее. Чувствовал себя виноватым и перед Дарьей, и перед Зиной и искренне раскаивался.