Мои жизненные университеты

Владимир Кейс

(Продолжение. Нач. в № 33)

Я стоял у своего ограбленного дома около часа и разговаривал с соседями. В это время к нам подошли члены так называемого актива по репрессиям: Родионов, председатель сельского совета Зорин и секретарь Воропай, который раньше служил в ГПУ. Они подошли к нам, Родионов крикнул, что я арестован. Я спросил: «За что?». Он сказал, что я удрал вместе с родителями из обоза, в котором перемещались репрессированные семьи. Я сказал, что работаю на заводе и не связан с сельским хозяйством. Он дал приказ местным парням меня арестовать и отвести в соседний район, где была построена временная тюрьма. Через некоторое время пришли два парня из сельского совета. В руках у них были охотничьи ружья.

Это были мои товарищи, с которыми я провел детство: Алексей Зазноба и Василий Отришко. Их сельский совет назначил полицейскими на хуторе. Мои бывшие товарищи скомандовали идти вперед. Я пошел, они за мной. Когда мы скрылись из поля зрения активистов, то поравнялись и много говорили о репрессиях. Они рассказали, что перед тем как репрессировать моего отца, они долго следили за ним, чтобы узнать, что и где он прятал. В руках они держали ружья, которые принадлежали моему отцу. Мне стало обидно, что мои товарищи ведут меня в тюрьму, держа в руках ружья моего отца. Я попросил, чтобы они меня отпустили и при этом сказали, что я убежал в лес. Я говорил им, что они ведут меня на явные муки в тюрьму. Но они и слышать ничего не хотели. Но когда мы еще были подростками, я знал, что Алексей и Василий слабей меня. Я выбрал момент и выхватил ружье из рук Василия Отришко, а Алексей Зазноба испугался и сам отдал мне ружье. И пошел мой «конвой» домой очень грустный. Что они говорили в сельском совете, когда пришли домой, я не знаю...

Я осмотрел свои ружья. Они были заряжены только порохом. С помощью их можно было подать только сигнал. Я разобрал ружья и сложил в мешок, с которым пришел за подушкой и одеялом.

И тут я задумался о том, что сделал. Хоть ружья и мои, но по советским законам получалось, что я их украл, при этом разоружив конвой. А это уже тюрьма на долгие годы. Я шел такими дорогами, где меня никто не мог поймать. Я боялся не только уполномоченного по репрессиям Родионова. Я знал, что у него есть два сына, которые служили в ГПУ, а позже в НКВД. Служили они в селе Гришино (сейчас Красноармейск). Тяжелая тогда выдалась для меня ночь. Я блуждал по чужим степям и дорогам. Я пришел к себе на квартиру, в которой жил. Я рассказал Павлу Байбику о событиях, которые случились. Он покачал головой, а потом сказал, что скорее всего меня ждет тюрьма и что мне нужно собирать вещи и убегать в другую местность. Я так и сделал. По пути я зашел к своему товарищу, которого звали Петр Мась. Он жил на окраине города Дружковки. Его родители были тоже репрессированы. Они жили в трех километрах от нашего села. Ему удалось сбежать, и жил он у своей сестры. Петр собирался ехать в город Новороссийск, чтобы работать на цементном заводе, который был расположен на берегу Черного моря. По слухам, там платили хорошие деньги и не требовали никаких документов. Я тоже согласился ехать с ним. Нам повезло, что его родная сестра, у которой он жил, купила нам билеты. Ружья она у меня забрала. Она также дала мне и своему брату немного денег и пищи. И мы поехали в город Новороссийск. Так я начал свой путь в чужие края. Я очень волновался, потому что мне не было и 20 лет и некому было дать мне совет. Ведь я вырос в селе вместе с родителями и еще не испытывал в жизни трудностей. Я и Петр Мась были, как родные братья: одинаково думали и одинаково были обижены судьбой. Но он был на пять лет старше меня и хорошим трактористом.

Мы приехали в город Новороссийск. Пошли поступать на работу на цементный завод. Нас приняли и мало о чем спрашивали, особенно меня, потому что я выглядел подростком. Мы грузили мешки с цементом на корабли. На цементном заводе очень пыльно и очень тяжелые условия труда. Тут мы проработали четыре месяца. Заработали немного денег на жизнь. Даже стали забываться наши прошлые страхи, что нас кто-то разыскивает, чтобы арестовать. Мы уволились с завода. Нам выдали хорошие справки о том, что мы хорошо работали, и мы покинули город Новороссийск. Взяли билеты на пароход, который назывался «Крит», и поплыли в город Гагры. Этот город раньше называли Царские дачи. Очень красивый. Но тут невозможно найти работу. В городе, в основном, жили абхазцы. Наших людей здесь было мало. Местные женщины на нас и смотреть не хотели. Да и вообще какие-то они немилосердные люди — просто азиаты. Жили мы в пещере, которая освещалась свечкой. Вся работа была временной. А в округе одни преступники. Такие обстоятельства заставили нас переехать в город Сочи, который располагался в 70 километрах от города Гагры. Это курортный город, но не для таких людей, как мы. Приехали мы в город Сочи на автобусе с пустыми руками. Сумок у нас не было, потому что положить в них нечего. Мы радовались уже тому, что на воле и избежали мук в застенках НКВД. В городе Сочи нужно было где-то провести ночь, и мы пошли на станцию. На станции было много милиции, но они нас не трогали. Ночью по вокзалу абхазцы водили малолетних девочек возрастом 12-14 лет. Они были в оборванной одежде, на них страшно было смотреть. Эти азиаты торговали их телом по три рубля. Скорее всего, у этих девочек тоже репрессировали родителей, и они стали жертвами в чужом краю. Абхазцы водили детей открыто, никто их не трогал. Кто в этом виноват? Это было летом 1931 года. Железнодорожная станция забита людьми, в основном, женщинами и детьми. Как они сюда попали? Голые, босые, голодные. А ведь это курортный город. Кого ни спросишь, отвечает, что ищет своих родных. Утром мы пошли искать работу. На наше счастье нашли. Здесь строился новый участок железной дороги. Работа была тяжелая: укладывали шпалы под рельсы, возили тачками щебень. За это нам давали карточки на хлеб. Питались мы в столовой, а жили в общежитии. Я даже забыл, что меня кто-то разыскивает. Я думал, что все мои трудности остались в прошлом, и начал писать письма своим товарищам. Они мне отвечали, что я могу возвращаться домой, что дома все успокоилось. Получая такие письма, я все больше хотел вернуться домой. Кроме того, мне написали, что мой отец убежал с этапа, который вез его семью в Сибирь, и сейчас живет в Донбассе, на станции Никитовка, а работает в шахте 19-20. В 1933 году я покинул город Сочи. При этом на железной дороге мне дали хорошую справку. Мой напарник Петр Мась отправился в другую сторону. Я взял билет на скорый поезд до станции Никитовка. Мне казалось, что в родном краю я буду желанным гостем и расскажу о том, где я бывал и что видел. Расскажу о том, как я провел молодые годы в одиночестве.

Я приехал на станцию Никитовка, встал с поезда, зашел на вокзал. В здании вокзала было большое количество людей, больше чем в Сочи. И выглядят они так же: голодные, замерзшие, несчастные. Женщины ищут мужчин, мужчины ищут женщин. В те времена многие убегали в Донбасс. Один мужчина рассказал мне, как добраться до шахты 19-20. Вечером этого дня я нашел барак №2, в котором жили шахтеры и их семьи. Моя семья жила на втором этаже. Я постучал в дверь. Меня пригласили войти. Я вхожу в комнату: стоит моя мама. Бросилась ко мне с криком: « Где же ты был, мой сын?» На радостях все заплакали. В комнате находились моя сестра Надя, которой было 5 лет и мой брат, которому было 3 года. Мама сказала, что скоро придет отец, который работает в забое. Еще она сказала, что они очень счастливые, потому что избежали голода. Отец получал один килограмм хлеба в день, а мама и дети по 300 граммов. Я спросил маму, где наша Нюра, которой тогда было 12 лет. Мама сказала, что когда их разлучали, Нюра осталась у крестной матери. Она была сестрой моего отца. Сейчас ее фамилия Звонарь. Мама также сказала, что, по слухам, Нюра живет у таких же людей, как и они, в Красном Лимане. Живут они около хлебного завода, в сарае репрессированного крестьянина. Скоро с работы пришел отец и очень обрадовался, что блудный сын явился домой. Все вместе мы сели за стол обедать. Не столько наелись, сколько наговорились. Ели мы какой-то черный суп из травы и хлеб. Мама говорила, чтобы мы меньше кусали хлеба и больше ели суп, потому что хлеба мало, а супа много. Отец рассказывал о своей участи: как его грабили и выгоняли из дома активисты. Я рассказал о своих приключениях: о том, где был и что видел. Несколько дней я пожил у родителей. Мы договорились, что я поеду разыскивать свою родную сестру Нюру. Это было в январе 1933 года. Началась очень холодная зима. Мать и отец проводили меня в дорогу. На станции Никитовка я целую ночь простоял в очереди за билетом. Только утром удалось выехать в город Славянск. К этому времени я замерз и был очень голоден.

Мать мне ничего не дала в дорогу, потому что у них у самих не было еды вдоволь. Приехал я в город Славянск. Мне очень хотелось есть. У меня было немного денег, но купить было нечего. Я купил билет на поезд, который возит рабочих в город Красный Лиман. Добрался до Красного Лимана уже поздним вечером. Я сильно замерз и решил переночевать на вокзале. Проснувшись утром, я понял, что окончательно заболел. Выйдя с вокзала, я расспросил людей, как пройти к хлебному заводу. Мне подсказали, в каком направлении идти. Но я стою и не могу сдвинуться с места: мне плохо, меня качает. Думаю, нашел не сестру, а смерть. Вдруг вижу, навстречу идет какая-то девушка. Она подошла ко мне ближе и спрашивает: «Это ты, Володя?» Так мы встретились с сестрой Нюрой! У меня с глаз покатились слезы. На вопрос о том, что она здесь делает, Нюра сказала, что она ходит по домам работников Государственной Безопасности и просит у них еду. Я рассказал, что меня послали мать и отец, чтобы я нашел сестру. Она сказала, чтобы мы пошли вместе, и дала кусок хлеба. Мне есть не хотелось, я заболел окончательно. Вот и получается, что не я нашел сестру, а она меня. Она повела меня к тому месту, где жила. Рядом с хлебным заводом располагался дом, в котором раньше жил богатый крестьянин. Рядом стоит сарай, в котором держали овец. Вокруг стоит ужасный запах навоза. Заходим в этот сарай. Там сидят двое пожилых людей: старик и старуха. В сарае есть маленькая печка, в которой горит уголь, а также три деревянных кровати, на которых они спят. Поздоровавшись, ко мне подошел пожилой человек с большой бородой, и спросил, зачем я к ним пришел. Я сказал, что меня к ним привела моя сестра. Тут Нюра расплакалась и сказала, что я, действительно, ее брат. Тут в разговор вмешалась бабушка Оксана. Таким образом мне разрешили остаться у них. Бабушка Оксана дала мне поесть супа. Я немного поел и уснул. Пришел в себя через месяц. Мне рассказали, что я заболел тифом, и что даже ко мне приходил доктор. Все это время за мной ухаживали эти пожилые люди, как за родным. Как оказалось, они такие же люди, подвергшиеся репрессиям. В очень тяжелые времена эти люди спасли меня и мою сестру от голодной смерти.

После массовых преследований крестьян в 1929-1931 годах в Украине случился страшный голод. Коммунистическая власть забирала все, что могла найти в домах, даже у мало обеспеченных крестьян. Ходили по домам и искали спрятанное зерно. Забирали даже фасоль, которая сохла на чердаках для посадки. Зимой начался голод, а весной 1932 года пошли страшные события. Люди начинают массово погибать. Происходит массовое бегство крестьян в город. Но и там нет продовольствия. В это время у крестьян отбирают всю живность. К началу 1933 года начинается масштабный голод. Голодной смертью умирают миллионы украинцев. Начинают проявляться все ужасы голода: каннибализм и поедание трупов. Нет слов, чтобы передать тот ужас, который создали московские деспоты. Горы трупов чернели на дорогах. Люди умирали на станциях, на вокзалах, на полях колхозной пшеницы. Куда бы ты ни пошел, повсюду виднелись мертвые. Люди, проходя мимо, крестились и говорили: «Пусть тебе будет царство небесное». Мертвых людей хоронили в оврагах, даже не засыпая землей. Над такими оврагами кружили тысячи ворон. Дело в том, что очень холодной зимой некому было копать могилы и хоронить покойников.

Ужас голодной смерти черной тенью носился над всей Украиной. Стон и плач раздавался над нашей землей. Некоторые села вымерли полностью. Все эти люди умерли мучительной смертью от рук жестокого московского палача. Тот, кто это видел, не даст мне соврать.

Впоследствии я стал четвертым в семье незнакомых мне людей по фамилии Березовские. Данило Березовский выглядел намного старше своих 56 лет, потому что носил бороду. Но по сути в те времена нечем было даже бриться. С ними вместе я прожил недолго. Я нашел себе работу на железной дороге в грузовой службе станции Красный Лиман. Меня приняли сразу, так как я имел хорошую справку из города Сочи. Меня ни в чем не подозревали, так как мне было 24 года. Спросили о том, кто у меня есть на иждивении. Я сказал, что сестра Нюра (в этот момент она стояла со мной рядом). Человек, которых принимал меня на работу, внимательно посмотрел на нас и кивнул головой – я подписал анкету. Нам с сестрой выдали карточки на хлеб и разные продукты. Получилось так, что в этот раз я помог сестре. Дальше работа, с которой я был хорошо знаком, частная квартира, дружеские взаимоотношения со старым другом, которого звали Петр Мась. Таким образом, бог не без милости, а казак не без удачи. Мы избежали голодной смерти, немного восстановили силы, а позже навестили своих родных, потому что наши родители, вообще не знали живы ли мы.

1933 год – год голода в Украине. Этот год мы с сестрой пережили в Красном Лимане. В 1934 году я перешел на работу в службу железнодорожных составов в город Славянск. Я был первым заместителем начальника станции. Устроил на работу свою сестру Нюру. Она работала на станции Гусаровка продавцом в железнодорожном магазине. В это время еще действовала карточная система. Тут я познакомился с Марией Карпенко, которая в то время была руководителем магазина, подчинявшегося станции Барвенково. Магазин обслуживал исключительно колхозы. Мария стала моей женой. В 1936 году я перешел на работу диспетчером в грузовую службу станции Славянск. Эта работа хорошо оплачивалась, а главное — была спокойной и менее ответственной.

В 1937 году (это уже при народном комиссаре железных дорог Лазаре Кагановиче) началась так называемая чистка железнодорожного состава. Руководство службы кадров железной дороги получило специальные новые паспорта, которые выдавались только благонадежным работникам железной дороги. Если прошел проверку, тогда выдавали новый паспорт – книжечка с двумя политурками черного цвета, государственный паспорт отбирали. Так было на всех железных дорогах в стране. Так в 1937 году начался Сталинско-Ежовский погром. Он прошел по всех городах и селах. Не было такой семьи, чтобы кого-то в ней не расстреляли или не отправили на муки в Сибирь. Сколько было плача родных за своими родителями, сыновья и дочерьми. 1937 год стал кровавым годом для украинского народа и других народов, проживающих на территории Украины. Я жил в эти годы и не могу не вспомнить о соседе моей покойной тещи в селе Никополь Харьковской области. Тут жил Григорий Назаренко, он работал машинистом паровоза на станции Славянск Донецкой области (она граничит с Харьковской областью). Однажды в город Славянск приехал народный комиссар железных дорог Лазарь Каганович. В это время станция была закрыта для обычных людей. Везде стояли работники милиции и работники НКВД. Начальником паровозного депо города Славянск был Петр Кривонос, верный служитель власти — за это он неоднократно поощрялся наградами а жене его переправлялась из Москвы женская одежда оптом. Партийная бюрократия во главе с Петром Кривоносом повела Лазаря Кагановича к паровозам, которые готовились к отправке. Они подошли к машинисту Григорию Назаренко. Лазарь Каганович у него спросил, прошел ли паровоз чистку перед рейсом? Григорий Назаренко ответил, что без чистки паровоз не выпускают из депо. Коммунистические бюрократы решили, что он ответил Лазарю Кагановичу очень гордо. Вероятно, для того чтобы вселить во всех остальных работников страх, паровоз был возвращен в депо, а Григорий тут же арестован. Сколько в этот день было разговоров в депо, о том что Григория арестовали без вины! Куда пропал этот человек после ареста, где его могила? Никто не знает. Люди позже боялись говорить об этом случае, потому что по сути сам Каганович арестовал Григория Назаренко, который имел стаж машиниста 15 лет. Но причиной его смерти было также то, что его отец был репрессирован. Мы жили рядом с его домом, откуда доносился непрерывный плач: у его жены осталось семеро детей и ее престарелая мать. Жена Григория почти ослепла от пролитых слез. Она каждый день ходила на ближайшее кладбище и оплакивала там своего мужа. Возьмется за любой крест и плачет. Активисты нашего села каждый день прогоняли ее. Каждый день она не давала никому покоя. Так и умерла на чужой могиле на кладбище села Никополь станции Гусаровка Барвенковского района.

(Продолжение следует)