О «Карнавальной ночи» под Новый год
Анатолий Панасейко
Нельзя представить Новый год без любимого всеми фильма, главная героиня которого, увы, ушла этой весною в мир иной…
В 1957 году, в глухом архангельском лесу, в зимнюю стужу, в неуютной солдатской столовой, демонстрировался новый художественный фильм «Карнавальная ночь».
На следующий день один из зрителей, по устному приказу командира части, был освобожден от служебных занятий — для написания благодарственного письма исполнительнице главной роли Людмиле Гурченко.
…Письма для юной чаровницы поступали тогда мешками. Поступали со всего света: от школьников до властителей островных экзотических государств.
…Путь к триумфу начался для Люси с трехлетнего возраста, когда они с папой устраивали дворовые концерты.
А во время оккупации Харькова она пела чужеземным солдатам. Пела, спасая себя и маму от голодной смерти.
После войны — под баянный аккомпанемент пришедшего с фронта родителя — выступала на базарах, в пивнушках.
И пользовалась оглушительным успехом. Немецкие солдаты при ее появлении значительно говорили: «Артистка!» То есть специалист высокого класса.
А когда Люся показала этот класс на экране, нашлись коллеги-завистники, обозвавшие ее выскочкой, однодневкой.
К унижению народной любимицы приложила руку и родная страна. За «Карнавальную ночь» в государственную казну поступило 350 миллионов рублей, из которых основной заробитчанке отвалили аж восемь тысяч!
А затем на 15 лет перекрыли дорогу на экран. И снова борьба за выживание. Адская, изнуряющая, истязающая работа на бесконечных гастролях.
После вынужденного киношного простоя — шедевральное народное искусство: «Двадцать дней без войны», «Вокзал для двоих», «Любимая женщина механика Гаврилова»…
Свое последнее интервью Артистка закончила просьбой: «Не забывайте меня».
Не забудем, милая Людмила Марковна! И будем чтить сердечными словами, как Евгений Евтушенко:
Когда я был свежей огурчика,
я был влюбленным
в Люду Гурченко,
и в голосок ее,
и в талию,
и в танцы стиля своего,
почти подобного летанию,
когда не весят ничего.
Задиристая харьковчанка,
ты пела,
думая слова,
то боевая, как тачанка,
а то, как девочка, слаба.
И как в черемуховом дыме
прошедших дней,
бессмертных дней
когда мы были молодыми
ты пела Родине своей.
Когда вы шли с Басилашвили
сквозь леденящую пургу,
мы все любовью вашей жили...
Чем я помочь сейчас могу?
И пела ты с такою болью,
слезами чистыми омыт,
мой стих про клеверное поле —
пусть вновь оно тебе шумит.
Прощай, единственная Люда,
прости
и счастлива будь, что
была обиженная люто,
но и счастливая зато.