Доброе эхо войны

Невыдуманная история

Светлана ТУРЧИНА

(Окончание. Нач. в № 17)

Константин Федорович поднялся с колен, осторожно взяв под локти, поставил на ноги щуплое тело Анны Григорьевны, и пошли они сквозь строй сочувствующих и ничего не понимающих глаз коллег, больных.
А потом была многочасовая операция. Бессонные ночи, настоящая битва за хрупкую веточку жизни погибшего Федора... Последыша Федора, так он называл в своих рассказах Анне дитя, родившееся без него, но виденное однажды. Во время отступления он забежал на несколько минут домой, увидел всю свою семью, с новым существом, абсолютной своей копией, в цинковом корыте. «Взял на руки, — говорил Федор, — развернул... Все проверил, пересчитал пальчики, с фасолины размером...Уши, кудряшки, губы... Все мое — в уменьшенном виде. Ревел, целовал...Дора меня оторвать от этого чуда не могла. А трое старших жались к коленям, и тоже ревели, да так, что... вьюгу испугали... Так вот мы в первый раз встретились с моим Последышем... довоенным. Назвал я Последыша Светланой, еще до рождения, чувствовал — будет дочь. Моя... Только бы характер ей потверже Бог дал... Я-то...»
Аннушка тогда губами останавливала покаянные монологи. Говорила о том, что будут еще и сыны и дочки у него, у Федора, и его златокудрой красавицы Феодоры, самим Богом ему в жены и в хранительницы очага предназначенной.
Приехала старшая сестра Последыша. Холодноватая, сдержанная... Профессионально ухаживала за сестрой (она работала многие годы операционной сестрой у гениального профессора, с которым встретилась в Долинке, куда сослан был гений, а она просто жила с мужем в городе Шахтинске, недалеко от Караганды). Анна Григорьевна всматривалась и в это лицо, вслушивалась в слова и этой дочери своего Федора... Нет, тут Федины только брови... Остальное — мамино.
Перевязки Последышу делали то вместе, то по очереди. Уколы делали тоже сами, будто не доверяя опытным медицинским сестрам. Спасли. Без желудка, его остатки пришлось удалить, будущее у Последыша не обещало быть ни легким, ни... долгим. Но Константин Федорович и Анна Григорьевна верили, что казачья... порода и Федин характер пересилят все. Или почти все...
Уехала «группа поддержки», успокоенная и словами врачей, и улыбкой на губах Последыша, все чаще появлявшейся на искусанных в приступах боли губах...
Анна Григорьевна часто оставалась на ночь, отправила сестру Последыша домой, заверив, что уж теперь-то не отдадут, Богом спасенную, беде и боли.
Вечерами, закрыв плотно двери в одноместной палате, где выздоравливал Последыш, Анна Григорьевна исповедовалась. Рассказывала Последышу об отце то, что знала только она, его Аннушка. Говорила о том, что замуж не захотела, не смогла выйти, Федора искала второго, не нашла, вот и сменила фамилию со временем, будто за Федора замуж вышла...
— Пришло чудо в жизнь — нашла же многие годы спустя копию его... — улыбнулась Анна Григорьевна, говоря эти слова, — копию-то нашла, да для замужества явно непригодную. По причине однополости с невестой и из-за уже даже не бальзаковского возраста невесты.
Последыш читал Анне Григорьевне стихи и об отце, и о маме, рассказывал о детстве, об институте, о работе в Константиновке, ставшей для дочери Федора настоящей многолетней Голгофой...
Они были так близки друг другу. Анна Григорьевна увозила Последыша время от времени к себе, в свою келью, где Последыш увидел на стене портрет своего отца, такой же в ее келье, до странного похожей на комнату Анны Григорьевны, многие годы смотрит со стены. Анна Григорьевна показывала фотографии о фронтовой жизни, на многих они рядом — Аннушка и Федор... Последыш впервые видел не строгое портретное лицо, но то хохочущее, то грустное, то рядом с любимым конем Мишкой, то в госпитальной палате... К Анне Григорьевне Федор будто вернулся, да и к дочери, заждавшейся встречи. Светлана и похоронке, и мраморной плите с именем своего отца, кажется, не сумела поверить... Они говорили... Говорили... говорили...
А потом Аннушка провожала в Константиновку дочь Федора, ставшую, за недели общения, родной, ставшую ее дочерью, их с Федором дочерью.
Шли годы, ни один праздник не проводили они порознь... Анна Григорьевна помогала и как врач, и как мать. Они ездили вместе на могилу Отца и Любимого. Они... были разлучены лишь внезапной смертью Анны Григорьевны Илюхиной. Сердце Анны Григорьевны взяло привычно чужую боль в себя, да непосильной она оказалась. Она оказалась... последней для Анны Григорьевны Илюхиной. А для Илюхиной Светланы Федоровны эта боль стала еще одной, кажется, уж совсем нестерпимой болью потери. На братской могиле, на станции Майская Последыш выплакал Отцу обиду на судьбу, на Господа... И понесла три жизни по своей собственной судьбе. Три жизни троих Илюхиных, разлучить которых не смогла ни война, ни потери, ни сама смерть.
Трое Илюхиных получили от войны, будто превратившейся на некоторое время в нормальную женщину, бесценный дар — Любовь. Равной которой, возможно, не было, нет и не будет под солнцем.
Неожиданно для самой сути войны, она родила Любовь, которая запела, заговорила о себе, добрым эхом отзываясь в душе каждого, кто способен чувствовать и любить.
Есть радость у Последыша в жизни... Одна... Нет, две. Первая: Жив Константин Федорович, и хоть сил все меньше, не выпускет он из поля своего хирургического зрения человека, который не только стал в строй, но... Шутит врач: И в разведку, когда надо и куда надо людей повести может... А вторая радость — многоликая: Все друзья живы, все помнят о ней, и любят ее, сегодняшнюю, ни капельки ни меньше, чем двадцать, тридцать лет назад... Федор и Анна Григорьевна не имели бы оснований за нее тревожиться, если бы видели и знали... Но, Господи, они же видят? Они знают?