ЕГОР И ЕГО ЛАДА

Надежда ОНИЩЕНКО

(Продолжение. Нач. в №№ 452-454)

image1418_fa_rszd Я много думала о нем. Слишком много для девушки, помолвленной с другим. Я была уверена, что это происходит со мной потому, что я провожала Егора на войну, обещала, что буду ждать его возвращения, и мне очень хочется, чтобы он вернулся. Часто вспоминалось: «… а меня ждите». Я боялась нарушить обещание, данное ему в те тягостные минуты прощания. Он занимал все больше места в моих мыслях и чувствах, вытесняя Родиона. Сомнения, тревога, растерянность овладевали мною. Я сама себя не понимала. Родиона я знала три года. Мне было хорошо с ним, надежно, спокойно. Вся наша будущая жизнь с ним была спланирована, расписана, все в ней было ясно, четко, надежно.

С Егором, по его словам, мы провели вместе в поезде 4 часа, 28 минут.
Александра Ивановна замолчала, задумалась.
Я набралась смелости и сказала:
— Если бы вы вышли замуж за Родиона до встречи с Егором, вы прожили бы с ним долго и счастливо.
— Вы так думаете? — удивленно спросила Александра Ивановна.
— Я уверена. У меня есть убедительный пример.
— Озвучить можно? — мягко улыбнулась Александра Ивановна.
— Извольте. Моя хорошая знакомая. Коренная полтавчанка. Изумительная женщина: добрая, тактичная, гостеприимная хозяйка, миловидная. Меня поражает ее невозмутимость, неторопливость. Она никогда никуда не спешит, но всегда все успевает. В доме у нее во всем порядок.
Когда Марфе исполнилось 16 лет, отец сказал, что пришло, время выходить замуж. Есть жених. Положительный во всех отношениях человек из обеспеченной семьи, порядочный, образованный «Тебе будет хорошо с ним», — пообещала мать. И девушка, еще не знавшая любви, поверила родителям и старшей сестре: она была замужем, жила безбедно и счастливо.
Отец и мать были для Марфы образцом счастливой семьи. Часто бывая у сестры, девушка с удовольствием возилась с очаровательными племянниками, видела сценки счастливой семейной жизни, и ей хотелось, чтобы у нее тоже все это было, как у дорогих ей, родных людей: любящий муж, дети, уют в доме.
А он, уже испытавший и любовь, и горькое разочарование, увидев ее однажды во время прогулки с племянниками, был восхищен ее кротостью, женственностью и непосредственностью.
Особенно его поразило то, как она, совсем юная, обращалась с детьми. И первое, что шевельнулось в его душе, было желание видеть ее матерью своих будущих детей. Он уверовал, что с нею, бесхитростной, неискушенной, обретет покой и семейное счастье.
Марфа пошла под венец с человеком, который был старше ее на 30 лет. Это от нее скрыли. Светловолосый, голубоглазый, стройный, как тополек, он выглядел моложе своих лет, и на Марфиньку, так он ее называл, разница в возрасте, когда она об этом узнала, не произвела никакого впечатления.
Однажды в откровенной беседе за чашечкой чаю, она сказала мне: «Не знаю, как называется чувство, которое я всегда испытывала и испытываю к нему: любовь, привязанность, привычка… не знаю. Но я всегда боялась и боюсь потерять его: он очень дорог мне. Я не знала другого мужчины, и никогда не хотела знать. Мне всегда было хорошо с ним. Мы счастливы. Он любит меня, наших детей, сына и дочь, дорожит семьей. Мы всегда окружены его заботой и вниманием. Не было случая, чтобы он повысил голос на кого-нибудь из нас.
На этом я тогда завершила свой рассказ о Марфиньке и ее муже Петре Павловиче. В счастливом браке они прожили 54 года.
Когда я окончила свой рассказ, женщины в один голос спросили:
— И все?
— Пока все, — ответила я. — Жизнь продолжается. Все у них хорошо. И у вас с Родионом тоже все было бы замечательно. Но между вами стал Егор.
Женщины удивленно смотрели на меня. Я смутилась и, опустив глаза, сказала:
— Я так думаю. Я искренне рада, что вы счастливы с Егором Ильичом. Но Родиона, простите, мне жаль.
— Да…— промолвила Александра Ивановна, — между нами стал Егор…
— А дальше? … Что было дальше? — не терпелось нам узнать.
— А дальше были невыносимо длинные дни, недели, месяцы ожидания, надежды, отчаяния. Очень хотелось хоть что-нибудь знать о Егоре. Неизвестность — тяжелая штука.
— А Родион замечал перемену в вашем настроении, поведении? — поинтересовалась Нина Васильевна.
— Так случилось, что в этот период он был очень занят, озабочен (это было связано и с событиями в семье и с перегруженностью на работе).
Мы встречались часто, но встречи наши были не так продолжительны, как прежде. Я старалась не огорчать его, не расстраивать. Как-то, провожая меня к общежитию, он сказал:
— Сашенька, мне кажется, ты обеспокоена чем-то, что-то происходит с тобой, чего я не могу понять. Ты охладела ко мне?
— Прохладно сегодня, — пошутила я. Он снял с себя пиджак, набросил мне на плечи, обнял и извинился за подозрительность. Мне стало стыдно за себя и жаль его. Я уговорила его надеть пиджак, убедив, что я уже согрелась, обняла, поцеловала — это было искренно, исходило от чистого сердца. Он успокоился и повеселел. А я мучительно искала ответ на вопрос, что со мной
Однажды, проходя мимо церкви, я, услышав церковное пение, остановилась: духовную музыку я всегда любила и люблю. Стояла, слушала, и мне захотелось зайти в храм, поставить свечу, помолиться о Егоре, о тех, кто находится с ним там, далеко от дома.… Но я, пионерка, комсомолка, студентка-отличница, никогда не была в церкви, не знала, ни одной молитвы и не имела представления о том, что и как делать в церкви.
— Я так понимаю: вы слушаете пение… Можно войти в храм и послушать, — сказала, остановившись рядом со мной, незнакомая женщина.
— Я хотела бы помолиться, поставить свечу, но я не знаю, как это делать.
— Это прекрасная потребность исстрадавшейся души. Как это сделать — я подскажу вам. Помолиться за здравие или за упокой?
— За здравие … о живом … о живых: они военные.
— У меня муж и трое сыновей военные. Все в горячих точках находятся. Идем со мной. Я все вам объясню. Косыночку надо — покрыть голову, — сказала женщина. На голове у нее была шляпка, на шее — шарфик. Она сняла его и, повязывая мне на голову, промолвила, — Все мы сделаем, как надо. Учти, милая, молиться надо с верой в то, что твоя молитва будет услышана, а просьба исполнена.
Она объяснила мне, как надо молиться, что говорить, о чем просить Бога.
Так я впервые в жизни побывала в церкви. Опустим подробности о впечатлениях от этого посещения. Скажу лишь, что у меня словно камень с души свалился.
Прошло несколько дней. Меня вызвали к парторгу. Теряясь в догадках, я вошла в кабинет.
Строго глядя на меня, Евдоким Гаврилович, спросил:
— Отличница, активистка, комсомолка, выпускница, скажите мне честно: о чем молились в церкви?
Вопрос неожиданный, обещающий серьезные неприятности. Но я сумела взять себя в руки.
— О том, чтобы Красная Армия победила во всех военных конфликтах на Дальнем Востоке, чтобы защитники наши вернулись живыми, здоровыми.
— Кто-то из вашей семьи находится там?
— В нашей семье уже погибли все, кто мог бы служить в армии, — ответила я.
— Как часто вы бываете в церкви?
— Я была в церкви впервые в жизни. Честное комсомольское.
— Вот это донос на вас, — сказал Евдоким Гаврилович, взяв со стола исписанный лист бумаги. — Хорошо, если это адресовано только мне. Я обещаю вам, что не дам ему ходу. Я верю вам. А то, что вы молились о Красной Армии, тронуло меня до глубины души. Но, пожайлуста, впредь ведите себя благоразумно: у вас много как обожателей, так и завистников. О нашей беседе не рассказывайте никому. И не ищите доносчика, чтобы не выдать себя. — Он налил в стакан воды и подал мне. Напившись, я за все поблагодарила его и медленно вышла из кабинета на непослушных ногах.
Кто написал донос, я так и не узнала.
Когда стало известно о победе на Халхин-Голе… Вы представляете, как велика была наша радость! Комсорг Тамара предложила отметить это событие, — продолжала Александра Ивановна — Мы купили вино. За ужином выпили за Победу, за победителей, за тех, кого с нетерпением ждут дома
— Ждут всех, но вернутся, к сожалению, не все: бои были жестокие.
За Победу заплачено очень дорого. Почтим минутой молчания память о тех, кто не вернется, — сказала Валя. Мы молча стояли вокруг стола. И плакали. В висках у меня стучало: «Вернись! Вернись! Вернись!»
И снова потянулись томительные дни ожидания и надежды: На каждый стук в дверь сердце мое подпрыгивало к горлу и рвалось из груди. Время шло, но ни Егора, ни весточки от него не было.
Как-то, просматривая почту у столика дежурной по общежитию, услышала ее веселый голос:
— Тебя в комнате ждет говорящее письмо!
— От кого? — спросила я и подумала, что кто-то из родни приехал ко мне. Встревожилась: какие вести принес этот кто-то? Мысль о Егоре не пришла мне в голову. Распахнув дверь в комнату, увидела такую картину: у стола девочки раскладывают в тарелки все, чем богаты. На столе в окружении стаканов — бутылка шампанского. На этажерке стоит роскошный букет алых роз, рядом — коробка конфет. Егор открывает консервы, стоя у стола.
— Егор! — воскликнула я и бросилась к нему. Он шагнул мне навстречу.
— Егор! Здравствуйте! С приездом! Очень-очень рада! — без умолку трещала я, а он, пожимая мою руку, отвечал, что тоже рад выпавшей возможности выполнить свое обещание. Потом мы вдруг оба замолчали. Я очутилась в его крепких объятиях. Мы поцеловались, как тогда, когда прощались в поезде. Устыдившись своей смелости, я спрятала лицо у него на груди, прижавшись к ней правым ухом. Я слышала громкое биение его сердца. Помню его до сих пор.
Тамара подала Егору розы, и он, выпустив меня из объятий, вручил мне цветы.
Когда после скромного, но веселого праздничного обеда, Егор вышел из комнаты, Валя набросилась на меня с упреками.
— Ты все испортила! «Егор! Здравствуйте! С приездом!» А надо было с порога броситься на шею и осыпать поцелуями.
Тамара поддержала ее и добавила:
— А теперь, как знаешь, исправляй ситуацию.
— Девочки! Какую ситуацию? Вы забыли, что я помолвлена? — изумилась я.
— Мы-то не забыли. Ты сама помнишь ли об этом?
Вернулся Егор. Дискуссия прекратилась. Убрали со стола. Девочки вдруг вспомнили, что им надо отлучиться по делам часа на четыре.
— Подружки! Не хитрите! Мы с Сашей уходим: у нас очень важное задание, — многозначительно сказал Егор, озадачив всех нас.
— Боевое? — воскликнули Валя и Тамара.
— Нет, мирное. Самое мирное из всего, что я делал в последние месяцы, — подчеркнул Егор, заинтриговав нас.
Дверь общежития закрылась за нами. Мы молча шли, время от времени вопросительно поглядывая друг на друга. Забрели в небольшой уютный скверик. Редкие прохожие, доброжелательно улыбаясь, поглядывали на нас. Егор остановился, взяв меня за плечи, пристально глядя в глаза, спросил:
— Александра Ивановна, что это было? Мы оба говорили и делали не то, что хотели, или я слишком многого ждал от этой встречи?
И вдруг, обняв и крепко прижав меня к себе, поцеловал в губы долгим, страстным поцелуем, а потом осыпал поцелуями щеки и глаза…
Неожиданно для себя самой я вдруг расплакалась. Он, вытирая слезы, говорил:
— Ну-ну… Это еще что такое? Де-вуш-ка…
— Вы не представляете, как я боялась за вас. Как ждала окончания этой войны, как просила Бога, чтобы он сохранил вашу жизнь, как хотела получить от вас хоть два слова: «Я жив».
— Бог услышал вас: война кончилась, я жив, стою перед вами. Исполнил Бог все ваши просьбы.
Я рассказала Егору о посещении церкви, о доносе и беседе с парторгом. Он, не перебивая, слушал, понимая, что мне надо выплакаться и выговориться. Обняв меня, гладил по голове. Тепло его рук согревало и успокаивало.
— Простите меня, Егор. Все, что я пережила, такие мелочи в сравнении с тем, что выпало на вашу долю, о которых и говорить не стоит. Неизвестность измучила меня и выбила из колеи. Сорвалась я. Расслабилась. Простите…
— Нет, Сашенька, это не мелочи. Это моменты, из которых состоит наша жизнь. И важно то, как мы их проживаем. Верьте мне. Вы молодец. Я вами восхищен, — сказал и снова поцеловал меня.
— Расскажите о себе, о ребятах, которые тогда ехали с вами в поезде, — попросила я.
Он вздохнул и, немного помолчав, сказал:
— Нас откомандировали в воинские части согласно военным специальностям. В моем полку служит 14 человек из них. Все живы, здоровы. Шлют вам пламенный привет с низким поклоном. Получили повышения в звании, удостоены наград. Кое-кто отправлен в отпуск на 10 суток. Некоторые отрастили усы для солидности, — оживляясь, говорил Егор. На его груди сверкали ордена. Я, поглядывая на них, сказала:
— Мы полагали, что после объявления о Победе вы вернетесь с Дальнего Востока.
— Войска оставлены там до особого распоряжения.
Александра Ивановна задумчиво покачала головой.
— Теперь-то я знаю: их оставили там до выяснения вопроса, вступит ли Япония в войну, когда Германия нападет на Советский Союз. Но, получив серьезный урок на Халхин-Голе, потеряв там непобедимую Квантунскую армию, Япония отказалась от военных действий против СССР в 1941 году, хотя Берлин очень настаивал на этом. Японцы поступили осмотрительно: они пообещали немцам, что вступят в войну, когда те возьмут Москву. Для СССР это решение значило, что военных действий на Дальнем Востоке не будет.
— Это было последнее, очень важное для Кремля сообщение, переданное Рихардом Зорге в Центр в ноябре 1941 года, — сказала Александра Ивановна и, помолчав, вернулась к своему рассказу.