Елена СТУДЕНКО

Я пошла в школу в 1940 году, с восьми лет. Ни папы, ни мамы у меня не было, в школу отвела бабушка. Впечатление было сильное: большое величественное здание, высокий светлый класс, широкие коридоры… Для девочки, запуганной предыдущей жизнью, все впечатляло.

Училась я хорошо. За первое полугодие вышла в отличники. Перед новым годом заболела корью, а когда пришла в школу, то учительница Мария Семеновна повела меня к директору, где мне вручили подарок. Помню, как шла по коридору в класс, неся в охапке и картину, и альбом, и карандаши цветные, а на меня все смотрели. В школе появились подруги. С Соней Мещерской я проучилась все 10 классов, Лиду Белую, дочку какого-то начальника, занимавшего целый дом (нынешняя яковлевская почта), помню до сих пор.
Сидела я на первой парте с еврейским мальчиком Толей Шкеером. Это был веселый, остроумный мальчишка. Все время отвлекал меня рассказами о приключениях, происходивших с ним. Отец Толи был заведующим аптекой, в которую мы бегали за мятными таблетками сен-сен. Она была расположена там, где сейчас здание бывшего кинотеатра им.Франко. Перед войной там тоже был кинотеатр, и мы с дедушкой и бабушкой ходили в кино.
Помню, как на ноябрьские праздники я выступала на сцене большого актового зала школы и читала стихотворение, начинавшееся словами: «Шар несу воздушный красный, голубой…»
Свое сиротское детство я не воспринимала. Первый класс окончила с похвальной грамотой, которая сохранилась до сих пор.
…Война пришла неожиданно. Встревоженные лица взрослых, обрывки непонятных фраз. На второй день войны мобилизовали дядю. Панические разговоры. Фронт приближался очень быстро. Заводы готовили к эвакуации. Дедушка работал на метизном. Бабушка порезала полотенца и пошила лямки для мешков. Начались перебои с хлебом. Его возили в мешочках по улицам на тачках. Помню, бабушка пришла с базара и рассказывала: «Нацка сказала, что «мой» (имеется в виду муж) до первого боя, сразу сдастся в плен». Это были наши соседи.
Во второй класс я пошла первого сентября 1941 года. Но учеба не шла на ум, так как в школу сносили бутылки для горючей смеси.
Сонин отец ушел в ополчение. А немцы все ближе и ближе. С тетей, которая работала в школе в Константиновке, мы попали под бомбежку. Помню выстрелы зениток и вспышки в небе. Но самолеты летят высоко — их не достать. Ночью налет. Побежали в школу, в бомбоубежище. Помню, я на чердаке школы №1 и вижу, как горит «Красный городок», где жила тетя. Вижу остовы домов в огне. Сидим в бомбоубежище. Тетя утром побежала в «Красный городок». Ее дом уцелел.
Помню пасмурную осень 41-го. Наши войска отступают. По шоссе телеги с ранеными.
Потом — безвластие. Грабят все. Наши притащили мешок пшеницы. Поставили в углу за шифоньером. С Пушкинской улицы переезжаем на новую квартиру по улице Гоголя. Особых боев при отступлении наших войск не помню. Почему-то с дедушкой, бабушкой и тетями мы с сестрой бегали в подвал двухэтажного дома, стоящего напротив дружковского вокзала. Помню автоматные очереди и свист пуль.
На другой день в город вошли немцы. Это было в октябре месяце.
Потянулись тяжелые дни оккупации. Есть нечего, топить нечем. Ходили на поле искать мерзлую картошку. Помню, варили пшеницу и крутили на мясорубке. И еще помню, как бабушка делала квашу.
Однажды зимой я вышла погулять. Стояла на углу дома.
Мимо проходил какой-то человек в фуфайке с корзинкой на руке. На рукаве его была белая повязка с голубой звездой посередине.
В этом человеке я узнала отца Толи Шкеера — яковлевского аптекаря. Он шел, низко наклонив голову, и такая обреченность была во всей его фигуре, что это так и запечатлелось мне, тогдашней девятилетней девочке. С болью в сердце вспоминаю об этом сейчас. В Дружковке расстреляли 1200 человек — сколько среди них было евреев, я не знаю. Говорят, что детям мазали под носом синильной кислотой, и они умирали. Не знаю, может, Толю Шкеера отправили в тыл, и он остался жив?
Рассказывают и другую историю. В яковлевской школе физику преподавала учительница-еврейка. Вместе с молоденькой девушкой они решили уйти из Дружковки. Сестра моего знакомого, которая была такого возраста, как и эта девушка, отдала ей свои метрические. Где-то в окрестном селе Дружковки женщины попросились на ночлег. Их не пустили, а зима в 1941 году была лютая. Они заночевали под стогом сена, но там и замерзли…
Был в поселке Яковлевка врач Брайеловский. О нем всегда отзывались с уважением. Выходец из Польши, был женат на еврейке. Расстреляли его вместе с дочками. Вроде бы выдала его немцам родная сестра.
На что надеялись люди, оставаясь на оккупированной территории, неизвестно. Ведь радио и печать сообщали о зверствах фашистов. Лично меня, например, тоже могли убить, приняв за еврейку. Однажды я каталась на санках возле яковлевской школы. Съехав вниз, подымалась в гору, таща санки. Обратила внимание на немцев, которые, жестикулируя, что-то кричали. Потом до меня дошло: они кричали: «Юде-юде!» Оказался бы какой-то ненормальный, выстрел — и все! Ведь на войне оправдана любая гнусность. Помню, недалеко от нас жила семья. Немец стал приставать к молоденькой девушке — сестра заступилась. Тогда немец ее застрелил.
Не дай Бог пережить нынешнему поколению хотя бы сотую часть того, что мы пережили!

Посмотрите публикации по этой теме:

Я помню Сабурова Наш путь к космическим высотам Дружківку заснували українці У литераторов — юбилей!

Материал размещен на сайте 5 февраля, 2014, в рубрике Наша история. Опубликован в газете"№6 5 февраля 2014 г"

Понравилась статья? Оцените ее - (Нет оценок) -

Возможно, Вас так же заинтересует:

Загрузка...