Колосочек мой…

Рассказ опубликован в №№ 26 и 27 2015 'НД'

Надежда ОНИЩЕНКО

Пред ним открыто было сто дорог,

Он быть поэтом мог, он стать ученым мог

Ариозо матери из кантаты «Нам нужен мир»

муз. А. Новикова, сл. Г. Рублева

В родном селе, где прошла вся жизнь Павлуши, никто не сомневался в том, что он станет известным певцом. «Ты прославишь наш край. Тобою будет восхищаться весь мир. А мы будем тобою гордиться. Такого голоса, как у тебя, нет больше на всем белом свете», - говорили юноше. И это не было преувеличением: голос у Павлуши был единственным в своем роде и неповторимо прекрасным. А сам он был такой красивый, такой обаятельный… Бог красоты не мог бы с ним сравниться.

Вероломное нападение Германии на нашу страну 22 июня 1941 года разрушило мир, в котором жил юноша, перечеркнуло его планы, безжалостно расстреляло мечты Павла и тысяч его ровесников, искалечило их тела и души. Отец ушел на войну и погиб в первые месяцы, «пал смертью храбрых» - так было написано в похоронке. Павлуше летом 1943 года исполнилось 18 лет. Он окончил 10 классов и был призван в Красную Армию. Мать, проводив его, осталась с двумя младшими дочерьми. В каждом письме просила: «береги себя, Колосочек мой. Будь сильным, хитрым и смелым в бою. Враг тоже жить хочет, не дай ему обмануть и перехитрить себя. Воротись домой живым и здоровым, ненаглядный мой, родной наш и любимый. Все село тебя об этом просит…»

Шел 1947 год. Домой уже вернулись все, кому выпало это счастье. Мария все надеялась, что ее муж и сын вернутся. Бывает же такое, что похоронка пришла, а он, оказывается, жив. Сын пропал без вести… Не убит же. Мало ли что бывает на войне…

Размышляя таким образом, Мария шла по тропинке, которая, извиваясь, вела ее по пшеничному полю. Крупные колосья уже налились молочными зернами и под их тяжестью клонились к земле.

Женщина срывала колосок за колоском, и, вымяв зерно, провеяв его, пересыпая из ладони в ладонь, ела зернышки. Какие же они были вкусные! Съев несколько тколосочков, она стала сыпать зерна в карман ситцевой кофточки с белыми цветами по синему полю. Дома у нее есть три картофелины. Она скалкой раздавит зерна, сварит суп, накормит своих голодных девочек. Но обязательно оставит хоть тарелочку. Вдруг именно сегодня придет муж… Или Павлуша… Мария так глубоко ушла в мир грез, что совсем забыла о суровой реальности и осторожности. Опомнилась, коггда увидела перед собой мужчину верхом на лошади, встреч с которым селяне старались избегать.

Для Марии встречи с этим человеком были не просто неприятны – омерзительны. Это был объезчик: он охранял колхозные поля от хищений, пожаров и прочих неприятных неожиданностей.

- И что это мы делаем? – спросил он, ехидно улыбаясь.

- Идем домой с работы.

- Но мы так работу любим, что и домой носим?

Мария молчала.

- Ладони покажи.

Цепенея от ужаса, женщина вытянула руки вперед вверх ладонями. Объездчик потребовал показать содержимое матерчатой сумки, висевшей на правой руке.

- Там пучок конского щавля.

- А в карманах что? – повысил голос объездчик. – Сама покажешь или мне тебя лапать?

- Там зерно. Семь колосков обмяла: супу детям сварить.

- Если каждый будет семь колосков обминать, убирать нечего будет, когда время жатвы придет.

- Дети голодные, Федосей Акимович.

- Не только твои голодные.

- И ваши тоже?

- Я предлагал тебе свою помощь. Ты от нее отказалась. А сейчас что скажешь?

Мария, опустив голову, молчала.

- Накормишь детей, уложишь спать, выйдешь…знаешь куда: я уже звал тебя туда.

- Не могу я, Федосей Акимович… Не могу. Я мужа жду. Придет – как в глаза ему посмотрю?

- Не придет он, - жестко сказал объездчик. – Не придет. А я тут, вот я. Но ты гонишь меня. Твоя судьба в моих руках. Пойми. Ты же умная женщина, - уже мягче промолвил он.

- Вам не стыдно говорить мне такое? Не жалко детей моих голодных?

- Тебе самой их не жалко. Иначе бы вела себя – жила бы, как сыр в масле каталась.

- Не могу я иначе.

- Ну, как знаешь…Идем протокол оформлять.

Мария презрительно посмотрела на него, шагнула вперед.

Вскоре состоялся суд. Показательный. Чтоб другим неповадно было. Марию отправили на лесоповал. Девочек – в детдом. Окна и двери ее дома заколотили досками. Односельчане сочувствовали ей. На Федосея Акимовича смотрели осуждающе, не разговаривали с ним. Мужчины, здороваясь, не подавали руки.

Мария никогда не была нигде дальше областного центра. Теперь же, следуя в товарном вагоне к месту отбывания наказания, смотрела через зарешеченное окошко на свет Божий и поражалась тому, как огромна страна, на собственность которой она посягнула. Знакомилась с людьми, с которыми ей предстояло жить и работать.

Какие же они все разные! И совсем не похожи на тех, с кем рядом она прожила всю свою жизнь и пережила так много за свои 42 года. Теперь, потерявшая семью, покрытая позором, вырванная из родной земли и заброшенная далеко от родных мест, она чувствовала себя опустошенной, раздавленной. Но зная, что ее ждут дети, что она нужна им, решила: нельзя падать духом! Силы надо искать в себе.

Две недели в пути. «Как же далеко ты заехала, Мария», - подумала и начала жить на новом месте.

Потянулись дни, похожие один на другой: все по расписанию и уставу – день за днем, неделя за неделей.

Однажды, во время работы, Мария услышала песню «Повій, вітре, на Вкраїну». До боли знакомая мелодия в исполнении сына ее, Павлуши. Она остановилась, как вкопанная, и думала: «Господи, что это со мною? Откуда ему тут взяться? Колосочек мой, дорогой…» А голос звучал. Песня за песней. Такие разные, такие знакомые…Он пел их много раз. Мария стояла, боясь, что шевельнется – и все исчезнет.

- Что стоишь, как статуя? – спросил надзиратель.

- Скажите, вы слышите пение, или мне кажется, что он поет?

- Слышу. Он часто поет. Красиво поет. Но тебе надо работать. Ты не в филармонию пришла.

Мария не знала, что такое филармония, но ей понравилось слово.

- Скажите мне, ради Бога, объясните: где он находится? Почему он тут поет? Я получила извещение, что он пропал без вести.

- Здесь неподалеку госпиталь для инвалидов войны. Для таких, которым нужна специальная постоянная медицинская помощь. Он там.

- Это мой сын. Я хочу увидеть его. Проведите меня к нему! Проведите меня к нему, пожалуйста, - раплакавшись, опустилась она на колени, и, протягивая руки к надзирателю, умоляла. – Проведите! Ради всех святых…

- Встаньте! Я не могу вас туда вести. Надо разрешение начальства. Без пропуска туда не пустят.

Что творилось в душе Марии! Казалось, конца не будет этому дню. Она снова подошла к надзирателю.

- А вы знаете что-нибудь о том, кто поет?

- Нет. Не знаю. Но голос у него необыкновенный. Слушаешь – и хочется слушать.

По возвращении в колонию надзиратель доложил начальнику о случившемся.

- Приведите ко мне эту женщину, - распорядился тот и, услышав, что она здесь, велел пригласить в кабинет. Внимательно выслушал Марию. Встал. Прошелся по кабинету. Он, многое повидавший за годы службы, был взволнован рассказом женщины и тронут ее просьбой. По-человечески ему было жаль эту заключенную и хотелось ей помочь. Только бы не дать маху: дело тонкое. Когда знакомился с ее личным делом, понял, что она, скорее, жертва похотливого объездчика, нежели преступница, заслуживающая наказания. Перед ним сидела честная гордая женщина-страдалица, ожидающая от него помощи.

- Я помогу вам увидеть человека, которого вы считаете своим сыном, - сказал он..

- Я уверена, что это пел мой сын. Такого голоса больше нет в мире. Это он!

- Я слышал его пение. Им восхищаются все.

Мария видела, что начальник обеспокоен и на душе у него тревожно. Понимая ее душевное состояние, он сказал:

- Дело это непростое. Оно осложнено и обстоятельствами, в которых мы находимся, и многими другими условностями. Мне нужно время, чтобы решить этот вопрос. Потерпите. Я постараюсь сделать все как можно быстрее.

Когда конвой увел Марию, начальник, взяв телефонную трубку, попросил соединить его с главврачом госпиталя.

В колонии новости быстро становятся достоянием всех обитателей. С нетерпением и искренним сопереживанием заключенные и персонал ожидали развития событий. Даже самые отъявленные и циничные преступницы вспомнили, что они – женщины. В их своеобразном лексиконе нашлись такие человечные слова для утешения Марии, что они сами себе удивились.

Утром к домику администрации был подан автомобиль начальника колонии. В него сели Мария, два конвоира и сам начальник. Конечно, все поняли, что они отбыли в госпиталь.

Весь день колонистов занимал один вопрос: что там ждет Марию?

Начальник колонии и главврач были хорошо знакомы. Встретились тепло, дружески. Прошли в кабинет главврача. Марию увела в свой кабинет заместитель, тоже Мария - Федоровна. Она предложила тезке чаю. Но стол оказался накрыт для завтрака, во время которого хозяйка кабинета «пригостила» Марию успокоительным. Без него никак нельзя было показать матери то, что она увидит. После завтрака женщины перешли в кабинет главврача. Наступил самый сложный, самый тяжелый момент встречи: матери предстояло услышать жестокую, убийственную правду о сыне. Сказав все, что надо было сказать, главврач спросил:

- Вы настаиваете на встрече?

- Да. Я хочу видеть сына.

- Хорошо. Вы его увидите. Но я еще раз напоминаю вам, что вы увидите совсем не такого сына, которого привыкли видеть. Соберите все силы, все свое мужество, и молчите. Он ни в коем случае не должен знать, что вы здесь. Ему сказали, что в госпитале комиссия. Его попросят ответить на вопросы, интересующие вас. О чем вы хотите спросить?

- Я не знаю. У меня все смешалось в голове. Я ничего не соображаю. Спросите сами.

Они вошли в палату. Огромные окна. Красивые гардины. Много света. Чисто. Уютно. Тепло. Белоснежные постели. В палате трое раненых. Но материнское чутье потянуло Марию именно к той кровати, на которой лежал ее сын. Главврач кивнул головой: да.

Конвоиры, одетые в белые халаты, добросовестно изображали комиссию. Белоснежными кусочками бинта провели по подоконникам, тумбочкам, посмотрели, нет ли у раненых педикулеза, задали вопросы: довольны ли они питанием, уходом, не обижает ли их персонал, как чувствуют себя? Раненые обстоятельно отвечали. Ни на что не жаловались.

Мария жадно смотрела на то, что было ее сыном. Вцепившись руками в быльце кровати, еле сдерживала крик, рвущийся из груди, и желание обнять его, прижать к себе, покрыть поцелуями его изуродованное до неузнаваемости лицо, навеки закрывшиеся глаза. Рук нет по самые плечи, ноги ампутированы по самое-самое…

А конвоир спрашивает:

- Павлуша, хотите ли вы домой?

- Павлушей меня дома звали. Очень хочу. Но что будет делать со мной беспомощным моя мама? Лучше пусть считает меня без вести пропавшим. Это, я думаю, легче, чем каждый день видеть меня такого и не иметь возможности что-то изменить. Если бы вы только знали, какая у меня удивительная мама! А какие красавицы-сетрички – Вера и Любовь! Как хочется мне их обнять, но, к сожалению, нечем. Никогда мне никого не обнять.

Мария, выпустив из рук быльца, медленно оседала на пол. Лицо ее сделалось бело-лимонным. Конвоир подхватил женщину на руки и вынес из палаты.

- Что случилось? – спросил Павлуша. Главврач успокоил его, а начальник колонии сказал:

- Вы очень красиво поете. Любите петь? Наверное, мечтали быть певцом?

- Этого хотело все наше село. Мой учитель, Владимир Андреевич, просил военкома взять его на войну вместо меня. Но военком ответил: «Вам 77 лет, что вы будете делать на фронте?» Учитель ответил: «Я-то как раз все, что надо делать на войне, умею, а он, мальчишка, ничего не умеет». Военком ответил: «Его всему научат».

Павел помолчал и добавил:

- Как бы хорошо было, если бы я погиб в том бою. Зачем спасли мне жизнь? Зачем? Было ясно: я буду обузой и стране, и семье. И самому мне такая жизнь не в радость. Петь – единственное, что я могу, что оставила мне милосердная судьба. Но разве о таком пении я мечтал…

Помолчал и сказал, словно подумал вслух:

- И все-таки тут что-то случилось. Что-то вы скрываете от меня.

Хорошо, что Мария не слышала этих слов. В кабинете Марии Федоровны ее привели в чувства. Она собралась идти в палату, но ей сказали, что посещение окончилось: у раненых время процедур.

- Я хочу забрать его домой, - сказала Мария.

- И что вы будете делать с ним дома? – спросил главврач и сказал, сколько человек ежедневно занимается обслуживанием ее сына.

- Ему нужен ежедневный специальный медицинский уход. Вы сможете это обеспечить? Сколько километров от вашего села до ближайшей больницы?

- Это в районе. Двадцать пять километров, - ответила Мария.

- Телефон у вас есть дома или хотя бы в селе?

- Дома нет.

Они долго обсуждали сложившуюся ситуацию и пришли к выводу: Павлуша пока не должен знать о посещении его мамой; Мария подаст прошение о пересмотре ее дела. Начальник колонии и главврач госпиталя будут хлопотать о ее досрочном освобождении. Павлуша останется в госпитале, а Марию после освобождения возьмут туда на работу. Они будут видеться ежедневно: дочерей Мария заберет из детдома к себе, и семья соединится. Родственников попросит продать дом в деревне и отправить к ней детей.

- Дело это хлопотное, медленно делается. Надо набраться терпения, - сказал начальник колонии.

Однако, к радости всех, все решилось быстро и именно так, как они спланировали. Павлушу подготовили к встрече с матерью. Она была трогательной, торжественной и красивой.

Объездчику Мария написала такое письмо: «Федосей Акимович! Бог вам судья за все, что вы сделали. Но за то, что отправили меня сюда, где я нашла моего сына, я благодарна вам».

Словно на крыльях летела Мария на работу, никогда не спешила уйти из госпиталя по окончании рабочего дня. Ни одна просьба пациентов не оставалась невыполненной. Коллеги охотно делились с Марией опытом работы. Она была прилежной и благодарной ученицей. Павлуша повеселел, был искренне рад тому, что с ним его семья. Он согрет любовью своей удивительной мамы и очаровательных сестричек. Они приносят ему новые песни, и он поет их и в свое удовольствие, и для тех, кто любит его слушать.

Мария получает неплохую зарплату, пособие на дочерей погибшего фронтовика, Павлуша в госпитале на полном гособеспечении. Как ни трудно стране, поднимающейся из руин, она находит средства заботиться об инвалидах Великой Отечественной войны и о детях-сиротах…

Прошло два года.

Здоровье Павла резко ухудшилось. Он недолго болел и умер на руках безутешной матери. Ушел из жизни спокойно, с достоинством, как и подобает мужественному человеку. Мария Федоровна объяснила матери: организм исчерпал свои ресурсы, а в этом случае медицина бессильна.

Его похоронили на госпитальном кладбище, положили на могилу первые весенние цветы.

Со временем Мария поставила памятник с фотографией Павлуши, сделанной перед его уходом на войну, летом 1943 года. Он, юный и счастливый, снят на фоне пшеничного поля. В руке у него колосок. Над фотографией – фамилия, имя, отчество, годы рождения и смерти.

Под фото гравировка: «Колосочек мой…»