Михайлов гарем

Прощание на рассвете. Рис. Анны Селищевой

Надежда ОНИЩЕНКО

(Продолжение. Начало в № 40)

(Продолжение. Начало
в № 40)

-Знаю. И считаю, что это несправедливо, но сделать ничего не могу. Ваш брак зарегистрируют по месту постоянного проживания. Не отчаивайтесь, — сказала она. В ее доброжелательном взгляде, ласковом голосе было столько искренности, что Михаил и Дарья вышли из кабинета с уверенностью: все будет хорошо. Главное, чтобы Дарья приехала в село, пока Михаил еще будет там. Он ободряюще взглянул на Дарью и сказал:
— Я еду по своим делам. Как только решу все вопросы, обязательно заеду к тебе.
У Дарьи до начала занятий еще было свободное время. Решила купить хлеба и приготовить обед. Проходя мимо кинотеатра, взглянула на афишу. Через десять минут начало сеанса. Она попросила пропустить ее в зал: «Я только журнал посмотрю: очень надо».
Зрителей было мало. Дарья села поближе к двери. Невольно прислушалась к разговору двух женщин, сидящих рядом с нею. Пожилая говорила молоденькой:
— Наши войска отступают, через несколько недель — учти: не месяцев — недель! — немцы войдут в Харьков.
— Ну, так уж и войдут! — возразила молоденькая.
— Войдут. Подумай, кто будет принимать у тебя роды? Где ты будешь рожать? В товарном вагоне по дороге в Германию? Или в концлагере для гражданских лиц?
— Не пугай меня, ради Бога!
— Я не пугаю. Я говорю о том, что может быть с тобой, твоим ребенком, со всеми нами, если, не дай Бог, окажемся на оккупированной территории. Сколько это продлится? Кто знает? Ты газеты читаешь? Радио слушаешь? Хронику смотришь? Что они делают с нашими людьми! Ты молода… И детей у тебя будет сколько захочешь. Но пусть это будет после войны.
Начался киножурнал. Женщины прекратили разговор. Просмотрев раздел военной хроники, Дарья вышла из зрительного зала, потрясенная до глубины души увиденным и услышанным в разговоре незнакомых женщин.
После объявления о начале войны Дарья много думала о себе, о родных и близких, о стране. То страх охватывал ее, сжимал, словно клещи. То жалость бередила душу и рождала неуверенность, чувство незащищенности и зависимости от превратностей судьбы. То надежда осторожно заползала в душу — авось, все обойдется — согревала ее и расслабляла. А время было суровое и требовало смелых действий и решительных поступков.
— Надо быть сильной и ко всему готовой, — твердила она, сердилась на себя за свою слабость, и… больше всего боялась за Михаила.
Пришла в общежитие, занялась приготовлением обеда и отвлеклась от тяжких мыслей. Появился Михаил. Он был доволен: приобрел все, что нужно, сделал то, что было запланировано. Поел с аппетитом. Похвалил Дарью: все очень вкусно! Поцеловал, поблагодарил. Огорчился, когда Дарья сказала, что ей пора уходить на занятия: ему очень хотелось побыть с нею еще хоть немного.
— Ты почти не спал. Приляжешь? Не дай Бог, уснешь за рулем… Я попрошу дежурную — она разбудит тебя, во сколько скажешь. У меня три пары: вернусь поздно. Не жди меня.
— Не усну я сейчас. Остановлюсь на обочине, вздремну, если почувствую, что надо.
— Забери мои вещи. Я уже собрала их.
— Хорошо. Ты названивай. Нам передадут. Обязательно сообщи, когда приедешь: я встречу тебя.
Простились. Он сел в машину, улыбнулся, как всегда, и поехал. Она смотрела ему вслед.
Мысли ее вернулись в недавнее прошлое. Каким светлым и красивым оно было! Как много счастья обещало!..
…Михаил и Сергей успешно справились со своей задачей. Все их курсанты блестяще выдержали экзамены (принимала комиссия из училища, которое окончил Михаил) и получили удостоверения механизаторов широкого профиля. Удостоверение получил и Сергей: он всему научился у Михаила и был его помощником, не имея документа.
Через село шли отступающие части Красной Армии. Значит, скоро здесь будут немцы. Михаил и Сергей получили повестки из военкомата. В этот день из Харькова приехала Дарья. Красный диплом, как и у Михаила. Но в ее бездонных черных глазах печаль, и слезинки зависли в пушистых ресницах. Прямо с поезда Михаил повез ее в сельсовет. Там все было готово к тому, чтобы зарегистрировать их брак. Михаил заранее обо всем договорился. Мама принесла самое нарядное платье Дарьи, и она приоделась в кабинете деловода. Приглашенный Михаилом фотограф запечатлел это знаменательное событие. Родители, свидетели Сергей и Галя, Василий Иванович, работники сельсовета, задержавшиеся на работе на пять часов (поезд прибывал на станцию в 21.00) сердечно поздравили новобрачных.
— Мы отбываем на фронт. Дома меня будут ждать мои любимые женщины: жена, мама, теща. Я обязательно вернусь. Мы все вернемся с Победой, потому что наше дело правое. Вы только ждите нас, — сказал Михаил убежденно и все поверили: так и будет. — А свадьбу нашу сыграем в последнее воскресенье августа после Победы, как было нами задумано: она переносится, но не отменяется. Все вы на нее приглашены. А сейчас… Василий Иванович не дал Михаилу договорить:
— А сейчас отпустим молодоженов домой: пусть оставшееся время проведут вдвоем.
Дома поужинали. Мамы еще раз поздравили Дарью и Михаила. Татьяна Евдокимовна благословила их иконой Божьей Матери. Ольга Петровна предложила Татьяне Евдокимовне оставить Михаила и Дарью одних и ночевать с нею. Женщины ушли. Днем они приготовили для них постель, собрали для Михаила вещмешок, завели будильник.
Дарья и Михаил впервые остались в его доме одни. Судьба милостиво подарила им эту ночь волшебного единения влюбленных сердец. Они, забыв обо всем: о войне, о долгой разлуке, предстоящей им на рассвете — вручили себя любви, страсти, пылкой и искренней, желанию, переполнявшему их. Это была первая такая ночь в их жизни — короткая, но сказочно прекрасная.
Неумолимый будильник зазвонил, сообщив, что время блаженства истекло…
Вскоре вслед за отступающими частями Красной Армии через село, не останавливаясь, пошли немцы. Прошли без боя, обстрела: в селе не было военных. Только собаку застрелили: она, выскочив со двора, с лаем бросилась под колеса мотоцикла. Поговаривали, что немцы избегают останавливаться в населенных пунктах, расположенных близ леса и не имеющих стратегического значения. Но в село наведывались, грабили население. Назначили старосту. Ефим Егорович, середняк, в числе первых вступил в колхоз. Работал по-ударному. В самодеятельном драмкружке блестяще играл роль Мартына Борули в одноименной пьесе Карпенко-Карого. Теперь неподражаемо исполнял роль холуя. Походка, манера заискивающе разговаривать, смотреть на хозяина, кланяться — все было настолько правдоподобно, что селяне, глядя на него, украдкой плевали и говорили: «Это ж надо!» Но те, кто умел анализировать происходящее, скоро поняли, что Ефим Егорович, как громоотвод. Офицеров, приезжавших проверять его работу, староста щедро угощал самогоном, который гнала местная умелица Варвара, до войны преследуемая Советами. Ее самогон не хуже пулемета валил с ног немцев — им нравился русский шнапс. Солдаты, сопровождавшие офицеров, тоже не оставленные старостой без угощения, едва держась на ногах, выносили своих командиров из дома старосты и заботливо усаживали в машину. В селе с ними ничего не случалось, кроме перепоя. А по дороге из села всякое бывало… Но всегда это выглядело не как диверсия, а как несчастный случай: дорога, мол, очень плохая.
Ефим Егорович «трудился» холуем под руководством Василия Ивановича, входившего в состав районного подполья. Им удалось почти полностью сохранить крупный рогатый скот (в том числе племенного быка-производителя), свиней и технику.
Хмельной немец, контролировавший работу старосты, говорил ему на ломаном русском языке:
— «Послье наша побьеда я будьет хозяин этот райский уголок. ти короший слюга. Ти будет у мьеня работайт».
Ефим Егорович поддакивал, а сам думал:
— Только бы ты не успел вывезти все это, когда драпать будешь. А хозяйничать здесь — дудки тебе!
И с огромным удовольствием показывал немцу фигу, улучив подходящий момент.
После войны Ефиму Егоровичу, члену районной подпольной организации, была вручена правительственная награда за искусное исполнение роли старосты…
После непродолжительной подготовки Михаил и Сергей были направлены в танковую бригаду. Они героически сражались в разных экипажах, к великой их радости, в одной танковой части. Многое пришлось увидеть, пережить, но не уронили они достоинства советского воина, не изменили дружбе, не замарали чести полка. Перед штурмом Берлина оба были приняты в ряды ВКП(б). После вручения партбилетов их тепло поздравили командиры, друзья-однополчане.
— Закурить бы, да перерасход махорки вышел, — сказал один из новеньких танкистов. Михаил достал кисет, протянул «страждущему». Кто-то сказал: — Давно хочу спросить: почему вы с Сергеем не курите? Зарок дали?
— Да нет, — ответил Михаил. — Однажды мы с Сергеем, четырехлетние мальчишки, нашли окурок самокрутки из табака-самосада. Спрятавшись в зарослях лопуха, накурились, как говорится, по самое не хочу. Это был первый и последний раз нашего приобщения к курению. Мы оба очень тяжело перенесли последствия этого искушения и больше не курили нигде и никогда: ни в лопухах, ни перед битвой под Прохоровкой. Но старшина аккуратно выдает нам положенную махорку, и все знают, у кого можно «стрельнуть», если своя кончилась, а закурить хочется.
…Долгожданная Победа! Оставив свои подписи на стенах рейхстага, Михаил и Сергей в один день вернулись домой. Статные, возмужавшие, красивые, родные, желанные. У каждого грудь в орденах и медалях. В русых волосах россыпи седины. У Сергея три, у Михаила четыре ранения. Но, слава Богу, без тяжелых последствий. Оба с усами, как было принято в их танковой части.
Дома у Сергея быстро собрались родственники, соседи. Отпраздновали встречу, полюбовались наградами, и их обладателем и, счастливые, разошлись по домам: вечереет, надо по хозяйству управиться. Катя уложила Сергея отдохнуть, сама вышла кое-что во дворе сделать, а свекровь ушла куда-то ненадолго (так она сказала) по своим делам.
Сынишка Антон возится с игрушками, привезенными папой, который, глядя на него, счастливо улыбается и вспоминает (как давно это было!), как он подошел к маме и сказал:
— Мама, поговорить надо.
— Надо — поговорим. Что стряслось?
Сергей смутился, замялся…
— Что ты растерялся? Не робей… Семь бед — один ответ… Говори уж.
— Жениться хочу.
— Хочешь или надо?
— И хочу, и надо.
— Что случилось?
— Ребеночек у нас наметился. — покраснев, сказал Сергей.
— Таки вляпался! — взорвалась мать. — Пост! Високосный год! А ему жениться надо! Молоко на губах не обсохло, а у него ребеночек, видите ли, наметился! — мать ухватила отцовский ремень и «прогулялась» по сыновой спине, приговаривая:
— Я тебя не просила, чтобы…
— Просила…
— Я не говорила тебе…
— Говорила… Перестань! Ну, больно же!
— Был бы отец, он бы…
— Он бы меня понял…
— Он бы тебя по-о-нял! — многозначительно сказала мать. Дальше был монолог, такой страстный, что сын слова не мог вставить. Облегчив душу, помолчала. Потом уже спокойно промолвила:
— В будущем году сыграли бы свадьбу, все бы сделали, как положено. Но, если тебе так приспичило, деваться некуда. Расписывайтесь тихонько, приводи ее к нам, живите долго и счастливо. Я против Кати ничего не имею. Она хорошая девушка. А ты…, — мать укоризненно посмотрела на сына и заплакала, махнув рукой.
— Молодец я все-таки, хоть и огорчил тогда маму, — похвалил себя Сергей. — Какой наследник подрастает!
Возвращение Михаила собрались отметить в узком семейном кругу, но пришли родственники, соседи. Новость мигом облетела село. Скоро все «курсанты», прихватив Сергея и Катю, явились к своему учителю с выпивкой, закуской, с рассказами о том, как они работали все эти годы, и с расспросами об их солдатской жизни, о войне, о штурме Берлина.
— Что рассказывать? Война — это тоже работа — тяжелая, опасная, жестокая — вздохнув, сказал Михаил.
— Идешь полем, «вспаханным» артиллерией или с неба, земля пахнет, но от этого запаха плакать хочется. А если землю плугом вспахали, она такой аромат издает, каким надышаться невозможно. — задумчиво промолвил Сергей.
— Танк — замечательная боевая машина, но, если бы вы только знали, как нам хотелось скорее пересесть из танка на трактор! — сказал Михаил.
— Можете считать, что желание ваше сбылось, — весело вступил в разговор Василий Иванович, входя в настежь открытую дверь. — Войне конец! А нашему колхозу выделено два трактора, за ударную работу! Милости просим, товарищи танкисты!
Гости встретили эту новость аплодисментами и дружным… ура!
Василий Иванович продолжил после объятий и приветствия:
— Есть одно пожелание деликатного характера. Денис Давыдов, герой войны 1812 года, уйдя в отставку, сбрил гусарские усы. И я от имени общественности прошу вас сбрить усы как отголосок войны: мы привыкли к вам безусым и такими любим вас. Катя, смеясь, поддержала его:
— И правда — непривычно и щекотно, когда целуешься…
Все засмеялись. Михаил и Сергей, перемигнувшись, вышли из комнаты и… вернулись без усов… под всеобщее одобрение.
— Вопрос есть к Михаилу Денисовичу и Дарье Климовне, — сказал один из курсантов.
— Спрашивай, если есть, — засмеялся Михаил.
— Я догадываюсь, какой вопрос не дает Петру покоя, — заметил Василий Иванович. — Потерпи! Они с Дарьей, наверно, еще пяти минут вдвоем наедине побыть не успели. А ты с ТАКИМ вопросом!
Все засмеялись. Петр смутился.
Михаил, Сергей и другие демобилизованные мужчины возвращались к мирной жизни и работе. Веселее стало на ферме и в поле. Счастьем наполнялись уставшие за годы войны сердца. Радостью светились глаза. Отогревались души людей, остывшие от тревог и потерь. Даже вдовы, еще не снявшие траурных платков, и сироты, с надеждой поглядывающие на дорогу, ведущую со станции, жили в ожидании чуда, которое иногда совершалось, и долгожданная радость приходила в чью-то семью: возвращался муж или сын, брат или отец, считавшийся погибшим или пропавшим без вести.