Мои жизненные университеты

Мой жизненный путь и жизненные переживания моей молодости на родной украинской земле до 1929 года и Вторая Мировая Война.
Владимир Кейс
(Продолжение. Нач. в № 32-38)
Мы поехали в сторону реки Днепр. Остановились в селе Соляное. У меня уже не было надежды на возвращение. Немецкая армия отступала на всех фронтах.
Глубокой осенью 1943 года советская армия снова перешла в наступление и заняла нашу местность. На этот раз убегали все, кто имел хоть какие-то контакты с немцами. У нас в сельском хозяйстве трудилось много военнопленных. Все они поголовно убегали от возвращающейся советской власти. Потому что когда они были в советской армии, своими глазами видели как сотрудники НКВД и активисты советской власти расстреливали тех, кто хоть словом помог немцам.

Выехав из села Соляное на запад, мы нигде почти не задерживались до города Тирасполя, который расположен на реке Днестр. Это на границе Советского Союза и Румынии. Здесь люди жили немного лучше, чем в моих родных краях. Мы покинули Тирасполь в апреле 1944 года. В ночь перед выездом пошел снег, началась буря, было очень холодно. Мне пришлось ночевать на улице, сидя на каменных ступенях дома, где мы остановились. Я боялся, что ночью могут украсть лошадей, и поэтому сторожил их. В результате я простудился. Но нужно было ехать, так как советские войска могли захватить нас в ближайшее время. С горем пополам мы переехали по мосту на другой берег реки Днестр. В то время моей дочке Вале было 4 года, а близнецам по шесть месяцев. Марии было очень тяжело с детьми.

Мы ехали в обозе с такими же людьми. К повозкам у некоторых были привязаны коровы. Все пытались взять в дорогу как можно больше пищи.

Приехали в город Бендеры. Ночевали в одном доме вместе с семьей, которая помогла обогреть наших детей. Поползли слухи, что в районе города Бендеры появились советские войска (или партизаны), которые уничтожали таких беглецов, как мы. Немецкое командование предупредило нас, чтобы мы передвигались группами и были осторожны. Далее мы остановились на несколько дней в городе Каушаны. Тут нас настигло наступление советской армии. Со всех сторон слышна была стрельба. На окраину города прорвались советские войска. Я и еще два попутчика решили бежать. У чужих людей мы оставили свои семьи и все свое имущество. Переночевали в соседнем селе. Наутро нам стало известно, что румынские и немецкие войска отбили атаку советской армии. Мы решили вернуться к своим семьям, но румыны нас не пустили – фронтовая зона. Мы не знали, куда румынские войска вывезли наши семьи. Тогда я со своими спутниками Иваном Конобрицким и Василием Куличенко (они сейчас живут в Америке) выехали в румынский город Абарлад.

Потом мы попали в Венгрию. Там нас посадили в вагоны и привезли в город Перемышль. Здесь немцы выдали нам новые документы. Я уже был один. Мои друзья разъехались в разные стороны. Я ехал в чужие края, где чужой язык и неизвестное будущее. Приехал в город Halle – хороший город. Таких, как я, было много. Нас поселили в лагерь Биждорф. Оттуда меня послали на работу к фермеру в город Цайц. Это был богатый фермер. Много работы. Много пищи. Но, как человек, он был очень плохой. Он отбил у меня всякую охоту работать. Из-за него я плохо стал относиться к немецкой нации. Я решил убежать от него, хотя кое-кто не советовал мне это делать, так как за такое можно было попасть в Бухенвальд. Но я не послушался. Чему быть, того не миновать.

Я часто думал о своей семье. Во мне просыпалась ненависть к немцам. Правда, жена фермера хорошо относилась ко мне, а он был мучитель: заставлял работать с 4 часов утра до 10 часов вечера. Однажды, в субботу, я убежал от него. Я работал у этого немца всего 19 дней.

Я прошел станцию города Цайц. За плечами сумка, а сам в советской одежде. В кассе купил за 5 немецких марок билет до Halle. Нужный мне поезд уже стоял на перроне. Только вошел в вагон, как двери автоматически закрылись, и поезд поехал. Смотрю, что-то не то. В вагоне нет ни одного гражданского лица. Все военные. И все офицеры в нагрудных крестах. Нет ни одного рядового солдата. Я подумал, что сел не в свой вагон. Перешел в другой вагон. А там то же самое. Идет кондуктор. Все ему показывают военные билеты. Подошел ко мне. Я показал свой билет. А он как будто знал, что я сбежал от хозяина. Говорит – нет, работать. Я чувствую, что спасения нет. Вдруг к нам подошел военный в звании капитана и сказал кондуктору, чтобы тот оставил меня в покое. Военный оказался капитаном из штаба армии Власова, расположенного в Берлине (армия, состоявшая из русских солдат, воевавших на стороне немцев). Он мне объяснил, что я сел не в тот поезд. Он сказал, что следующая станция будет Halle, что поезд остановится там, чтобы выгрузить почту, и что там я смогу сойти с поезда. При этом я должен быть осторожен и избегать полиции.

Я так и сделал. На станции Halle встал с поезда. Вошел в здание вокзала. Таким же образом вышел. Никто меня не остановил. Я пошел в лагерь переселенцев. Нашел знакомых людей, которые тут постоянно работали. Переночевал. Было воскресенье. Мне посоветовали обратиться в комендатуру и рассказать, почему я покинул своего фермера. Я так и поступил.

Пришел в комендатуру. Меня отправили в гестапо, там задержали и стали выяснять: кто был этот фермер, где живет и почему я убежал? Я обо всем рассказал. Офицер все записал, позвонил в город Цайц и выяснил все о моем фермере. Переводчица, которая хорошо говорила на украинском языке, перевела мне, что мое дело уладилось, и добавила, что она рада за меня, так как все могло закончиться заключением в Бухенвальд. Дело в том, что от этого фермера убежал уже девятый работник за год. Офицер спросил меня, владею ли я профессией слесаря. Я сказал, что владею. Он оформил мне соответствующий документ и сказал, чтобы я садился на трамвай и ехал на фабрику Фондран. Я поблагодарил переводчика и офицера и поехал на фабрику.

Фабрика оказалась маленькой. Она выпускала дезинфекционные машинки. На ней работало около 100 советских военнопленных. Вход на территорию и выход только по пропускам и только по субботам и воскресениям. Меня приняли на работу и поселили в бараке вместе с военнопленными. Мне дали кровать, полугнилой матрац, одеяло с дырками, как в советской тюрьме. Я не знал, что будет дальше. Начиналась новая жизнь.

Я работал у одного немецкого мастера. Он был хорошим человеком. Условия жизни были терпимые. Кормили плохо: пара картофелин, брюква, шпинат. Коменданта лагеря звали Вайхман. Он был очень жестоким по отношению к нашим людям. Так как я бывший железнодорожник, меня тянуло работать на станции. Там веселее. Поэтому я нашел себе работу носильщика на станции Halle.

Работал по субботам и воскресениям. Я понравился начальнику станции, и он написал записку начальнику лагеря, чтобы тот отпускал меня по субботам и воскресениям. Платили, как рабу: сигаретами, которые тогда были дефицитом, хлебом, голландским сыром. Хороший был доход от военных, которые ехали на берлинский фронт. Я добыл себе новую гражданскую одежду, кепку на голову. Поэтому, когда ехал в трамвае, меня уже никто не прогонял с сидения. Моя жизнь немного улучшилась, хотя жил я как военнопленный. Но охрана не была строгой. В лагере и на работе только и слышно: «Скоро наши придут!» Кто радуется, кто печалится.

Однажды, в субботу, я на станции помогал с погрузкой вещей местным состоятельным людям, которые эвакуировались. Закончил работу около 1 часа дня. Прогуливаюсь по станции. В зубах сигарета. Вдруг объявляют по станции, что пришел поезд с остарбайтерами (работниками с востока) — в основном, семьи без мужей. Их сопровождают немецкие проводники в лагерь Биждорф. А поэтому просят всех дать им дорогу или покинуть станцию. Мне было не очень удобно здесь стоять. Я сел на трамвай, проехал две остановки, встал и начал ожидать этот поток людей. Я был аккуратно одет, в кепке. Наши люди меня уже не узнавали. И вот идет большое количество народа: в порванной одежде, грязные, худые и голодные. Все это было похоже на то, как людей гонят в Сибирь. Я подошел к одной семье: муж, жена и двое детей лет по 10. Они сказали, что из города Коноград. Это недалеко от Харькова. Я сказал, что тоже жил в Харьковской области, в селе Никополь, неподалеку от села Барвенково. Женщина сказала, что они тоже когда-то жили недалеко от села Барвенково, в селе Некременное. Там их репрессировали, и они убежали в город Коноград. Мы идем с ними вместе, разговариваем. Я рассказал, что у моей жены в селе Некременное были родственники: семья дяди Саши Косенко. Женщина сказала, что она знала этих людей и что в этой массе народа идет племянница дяди Саши Косенко – Мария Карпенко с тремя детьми.

Тут я смотрю — идет моя Мария с детьми!.. Валя привязана веревкой к поясу Марии, а близнецов она несет на руках. Испачканная, худая, пот струится по ее лицу. Измученная до неузнаваемости. Мария посмотрела на меня и не узнала. А Валя смотрит на меня, смотрит. Потом подбежала ко мне, схватила за ногу и начала кричать: «Это мой папа!» Валя плачет. Мария плачет и передает мне на руки близнецов. Нас окружили люди. Даже немцы пришли посмотреть на нашу встречу. Некоторые женщины приносили нашим детям одежду, молоко и оказывали другую помощь.

Вместе мы пошли в лагерь переселенцев, который находился недалеко. Немецкое руководство убедилось, что это, действительно, моя семья, и я получил разрешение на то, чтобы забрать их из лагеря переселенцев в лагерь военнопленных, где я жил. Я раздобыл повозку и привез семью в лагерь Фондран. Мне дали комнату в конце барака. Комендант выделил две двухэтажные кровати. Марии и детям выдали карточки на получение пищи на кухне. Но жили мы все равно впроголодь (голодали). Близнецы еще грудные, а Мария тоже не может их накормить – она сама голодная. Я обратился за помощью к коменданту лагеря, но тот сказал, что всем положена определенная норма пищи, и увеличивать ее он не будет.

Настала зима 1944-1945 года. Было очень холодно. Я с трудом доставал дрова. Однажды привезли скот в вагонах и разгружали в лагере. Я попросил у кондуктора доску, чтобы обогреть своих детей. Он дал мне доску, а на фабрике разрешили распилить ее на дрова. Я принес их в барак и сложил под кроватью. Растопил печку. Пленные солдаты приходили что-то греть. Я с ними был в хороших отношениях. Мы вместе работали на фабрике. Это они помогли распилить мне дрова. Однажды в нашу комнату вошел комендант и стал размахивать пистолетом. Переводчик (она была полькой) сказала, что комендант думает, что я украл дрова на фабрике. Я показал ему своих замерзающих детей, показал дрова под кроватью и рассказал, как они мне достались. Он распорядился забрать дрова. Через пару часов приехало гестапо. Меня начали расспрашивать о том, где я взял дрова. Они спросили, куда я дел дрова. Я сказал, что их забрал комендант. Потом они осмотрели моих детей и Марию, которая сидела вместе с ними на кровати за занавеской. Гестаповцы о чем-то поговорили между собой и вызвали доктора. А сами начали осматривать нашу комнату и весь барак. Через час прибыл доктор, осмотрел детей и Марию. В результате, он назначил диету нашим детям и Марии (она была очень слабой) и выдал новые карточки на хлеб и молоко. Мы благодарили Бога, что так случилось. Дрова, которые забрал комендант, нам вернули. После этого дети стали поправляться, а за ними и мы с Марией. Когда я приходил в магазин, чтобы получить продукты по карточкам, немецкий продавец всегда давал мне лишний кусок хлеба и лишнюю бутылку молока. Он также прислал к нам своего доктора, который тоже оказался хорошим человеком и часто посещал нас.

Зимой 1945 года немецкие войска полностью отступили на территорию Германии. Они уже были не те, что в 1941 году: куда пожелают – зайдут, что пожелают – отберут, кого пожелают – выгонят из дома, кто не понравится – убьют. В своей стране другие порядки. Гражданские люди не пускали своих солдат на ночлег и не давали пищи. Для этого есть местные власти.

Однажды, в первых числах марта, из-под Берлина пригнали около 500 советских военнопленных. Они были очень измучены. На них жалко было смотреть. Их поместили в лагерь, где раньше жили полицейские донской полиции (название происходит от реки Дон в России). Этот лагерь был отделен от нашего колючей проволокой. На его территории была выкопана большая яма, в которую сливали остатки пищи. Военнопленные были такие голодные, что попрыгали в эту яму и ели все, что попадалось в руки. Немецкий конвой был бессилен что-либо сделать. Через несколько дней немецкие охранники сбежали, так как к городу Halle приблизились американские войска. Военнопленные бросились спасаться. Они прятались на чердаках бараков. Это было страшное время и для них, и для нас.

Однажды ко мне на фабрику прибежала Мария и сказала, что к нам в комнату вбежало несколько человек, которые решили таким образом спрятаться. Она сказала, что боится, если об этом узнает комендант, тогда он может расстрелять всю семью. Я и сам боялся идти в лагерь, так как не мог покинуть фабрику во время работы. А комендант ходит по двору с двумя пистолетами и не собирается никуда убегать. Он до конца не верил, что немцы проиграют войну. Неподалеку от нашего лагеря (около 2-х километров) находился лагерь Беждорф. Там находились пленные американские солдаты (около 1000 человек). Они содержались хорошо. Им помогал Красный Крест. За два месяца до прихода американской армии немцы освободили американских военнопленных. Они могли свободно перемещаться по немецкой земле. Они ходили вдоль забора нашего лагеря и угощали наших детей конфетами и разными объедками. Они говорили нам, что на днях нас тоже освободят, и мы поедем домой.

(Окончание следует)

Стулья для посетителей офисные стулья для посетителей.