Мои жизненные университеты

Мой жизненный путь и жизненные переживания моей молодости на родной украинской земле
до 1929 года и Вторая Мировая Война.

Владимир Кейс

В феврале этого года мы опубликовали воспоминания нашего земляка, профессора Ратгерского университета (США) Виталия Кайса «Одісея одного донбасівця» (НД №8,9). Начиная с этого номера, мы помещаем мемуары Владимира Кейса, которые передал в Украину его племянник.

Эти воспоминания остались в моей памяти и в моих записях. Я бы хотел, чтобы наше поколение знало лучше историю своего народа. Чтобы история пополнилась новыми записями о нашей жизни, о наших буднях.

Народ – это не какойто отдельный великий человек. Народ состоит не только из исторически значимых личностей. Таких личностей мало. Народ – это люди, «безымянные пахари», рабы Божьи. Очевидно, что народ держится не на одних только гениях. Кроме гениев есть «безымянные пахари», которые, хоть и не являются «агрономами общественной нивы», но без них не было бы хлеба даже для гениев.

В этой книге я описал события, которые произошли со мной, для всех и для себя. В первую очередь я хотел отразить свою душу и показать правдивую историю моей жизни для моих детей.

Я хотел изложить на бумаге хоть маленькую часть того багажа, который собрался в моей памяти на протяжении жизни. Таким образом, я оставлю часть себя на Земле.

В этих воспоминаниях я хотел оставить свой духовный образ для своих детей. Это не отцовское завещание. Это только общий образ отца, который должен остаться перед глазами детей. Если когданибудь дети захотят, они смогут сравнить себя со мной.

Если мои дети поймут меня, то, я думаю, что когдато в гробу мне будет легче лежать. Нужно только учесть, что дети будут пытаться понять меня в других, лучших условиях жизни. Новые обстоятельства отличаются от тех, через которые мне пришлось пройти по пути к родственным, человеческим, национальным и религиозным идеалам.

Меня, сельского парня, и моего отца выгнала из родного дома коммунистическая власть. Я оказался на тернистом жизненном пути.

Трудная судьба не позволила мне получить лучшее образование. Настоящей школой для меня стали жизнь и переживания. Не гимназии, не университеты, а тернистый жизненный путь и опыт, голод и холод, дыхание смерти и дороги с сумкой за плечами.

Я написал воспоминания правдиво и подошел к ним непредвзято.

Владимир Л. КейсДомбровский

В воспоминаниях описан мой жизненный путь. Путь из мира тьмы, голода, нужды, смерти и плача. Украинский народ при власти коммунистического рабства стал бесправным и ограбленным. Это был Ад на Земле. В этой тьме и бедствиях было суждено родиться и мне.

Я, Владимир Л. Кейс, родился 28 ноября 1909 года в селе Новогригорьевка Донецкой области в семье крестьянина Леонтия Симоновича Кесь.

Моя мать — Марфа Порфирьевна Шкарупа.

До 1930 года я проживал с родителями на хуторе Торецкий Гришинского района. Я мало помню об этих годах. Помню только, что в семье моих родителей было какое-то горе. Но эти обстоятельства — совсем другая история, которая касается моих родителей. Я окончил 5 классов так называемой Церковно-славянской школы в селе Бантышево.

Хорошо помню НЭП (новая экономическая политика). Этот процесс еще называли «Комитет крестьянской бедноты». С этого комитета начался террор над крестьянством. В те времена Москва объявила насильственную ликвидацию богатых крестьянских хозяйств, или так называемых «кулаков». Началась ликвидация «кулачества» как класса. Это уже было открытое истребление богатых крестьян. Комитет бедноты создавался исключительно из людей, которые ничего не имели. А не имели они ничего потому, что не хотели нигде работать. На этих людей опиралась Москва. А они занимались злодействами.

В 1927 году на наши земли приехали так называемые русские переселенцы. Специальным железнодорожным транспортом они были привезены на станцию Дружковка, а оттуда на гужевом транспорте доставлены в те места, на которых им было запланировано постоянное место жительства. Всем было известно, что местные крестьяне в то время запрещали переселенцам занимать их земли, так как эти земли всегда были собственностью местных крестьян. На данный протест крестьян выехала районная милиция, которая заверила людей в том, что переселенцы не будут претендовать на их земли и, возможно, их переместят в другое место.

Но однажды в субботний день по хутору ходили мужчина и женщина и объявляли, что в воскресенье все взрослое население должно собраться в церкви по случаю приезда важного священника. Он должен был объяснить людям вопрос о переселенцах. В воскресенье большое количество людей собралось около церкви. Церковь не вмещала всех. Говорили, что среди простых людей было большое количество тайных агентов милиции в гражданской одежде, которые специально приехали, чтобы усмирить крестьян и выявить активистов сопротивления. После службы в церкви архиерей Константин вместе со своими московскими палачами предъявил крестьянам ультиматум. Он сказал, что если местные крестьяне не примут переселенцев, то их постигнет Божья кара. Я также присутствовал при этом, а позже много слышал об этом событии от родителей. Когда люди шли из церкви домой, то было видно, что все они очень злые. Жены ссорились с мужьями. На следующий день люди выполнили приказ архиерея Константина и перестали преследовать переселенцев. Московский приказ был выполнен, и переселенцы стали строить дома. К ним был прикомандирован землемер, который упорядочивал строения, а также размечал участки земли для коллективного хозяйства. Это было начало коллективного ведения хозяйства. Теперь местное население поняло, что коммунистическая власть отобрала у него землю и обратило в московское рабство.

В первый год пребывания переселенцев в нашей местности они хорошо узнали окружающие села, людей, кто они и чем занимались в царское время до 1917 года. В 1929 году все эти переселенцы были назначены советской властью уполномоченными по репрессированию наших богатых крестьян. Был создан актив сельских советов, сотрудники которых работали в рядах НКВД (Народный Комиссариат Внутренних Дел). Эти активисты так терроризировали наших людей, что все их боялись, как диких зверей. Я был очевидцем, как уполномоченный Родионов снимал с детских ног обувь, не обращая внимания на взрослых. У богатых крестьян забирали все. Осенью 1929 года началась насильственное переселение в Сибирь. Приехал актив во главе с уполномоченным Родионовым. С ним были председатель сельского совета Зорин и два милиционера, которые следили за переселением крестьян. Как известно, в каждом селе или хуторе проживало много родни, так как в селе люди росли из поколения в поколение и становились родственниками.

В 1929 году мне было 20 лет. Я работал на Дружковском заводе. Отца моего пока не трогали, так как он, наверное, относился еще к другой категории крестьян. Когда я приезжал домой, он мне рассказывал, где, кто и когда будет репрессирован. Для меня и моих товарищей это было как кино. Я с ними ходил смотреть на эту трагедию… Вот начинается погрузка. Первым из дома выводят хозяина. Он тихо плачет. Он идет почти полуголый, потому что его уже ограбили активисты, когда он был в доме. Его сажают на его собственную телегу. Потом ведут жену и детей. Они громко плачут и кричат. Лают собаки. В это время их родственники прячутся в своих садах и плачут. Это был настоящий страх человека, который видит, что приближается смерть. В душе возникают вопросы: «За что эти люди несут такие страдания? Откуда пришла эта беда? Какой грех они совершили перед Богом?» Многие родственники прячутся у себя дома, потому что боятся показаться на глаза этим палачам. Страх не позволяет им прийти и проститься с родными перед далекой дорогой в Сибирь. Они и сами не знают — может, их завтра ждет та же участь? Все вокруг плачут, а Родионов кричит: «Москва слезам не верит!». Этих обездоленных крестьян сначала везли в лагеря, которые не были приспособлены к человеческой жизни. Тогда уже настали холода, и они умирали от холода и голода, а, кто остался в живых, везли в Сибирь. Родственники арестованных приходили к этим лагерям, чтобы попрощаться. Активисты разгоняли их и запугивали, говоря, что завтра и им будет то же самое. Правда, некоторые люди убегали, но большинство уповало на волю Божью. Они говорили, что Бог даст, то и будет. В те времена люди в селах и хуторах ночью не спали, потому что не имели покоя ни днем, ни ночью.

Активисты грабили крестьян днем, а по ночам пьянствовали и радовались награбленному добру. «Кто был никем, тот станет всем» — слова из коммунистической песни. В те годы, 1929-1931, эти зверства были почти в каждом селе и хуторе по всей Украине. Местные активисты-украинцы вместе с московскими грабителями проводили последние обыски уже в пустых домах. Забивали досками окна и двери. На дверях оставляли надпись: «Вход во двор запрещен под страхом тюрьмы». А Родионов кричал крестьянам, которых он вывозил в Сибирь, что он даст им землю, которую они просили (для могилы), а волю они получат на небе. Потом он вспоминал архиерея Константина, который говорил, что на таких крестьян придет Божья кара. А пришла кара из Москвы. Так оказались местные крестьяне в местных лагерях и тюрьмах, ожидая отправки в Сибирь. Сидели они там голые, босые, голодные. При этом почти все говорили: «Что Бог даст, то и будет». А дети только оплакивали их долю, ожидая отправки на север России.

Часть людей погибла еще здесь, а многие погибли в Сибири. Их не Бог покарал, а коммунистический деспот Сталин.

Они были лишены национального быта и угнетены страхом. Им навязали чужую Русскую церковь. С тех пор и до сегодняшних дней они почитают чужих святых, а наши святые лежат и ждут, кто о них вспомнит. Потому что они лежат под тяжелыми чужими камнями.

На пять тысяч крестьянских хозяйств один уполномоченный русский, а с ним 20 исполнителей-украинцев, которые даже превосходили своей жестокостью палача из России. Они не имели жалости даже к своим родителям. Все это происходило из-за долголетнего порабощения Москвой.

Всех грузили в железнодорожные вагоны, которые не были приспособлены для перевозки людей. Вагоны не имели отопления, и по дороге в Сибирь люди замерзали от сильного мороза. В феврале 1930 года на станции Дружковка железнодорожная комиссия проверила состав, который вез людей в Сибирь. В нем было найдено 34 замерзших ребенка и неизвестно сколько взрослых. Их вынесли из вагонов, погрузили в грузовые автомобили. На этом их след пропал. ГПУ (Государственное Политическое Управление) в то время это дело ликвидировало, и никто не знает, где могилы этих людей. За это преступление никто не понес ответственности, так как это был прямой приказ из Москвы.

В эти трагические годы я работал на метизном заводе в городе Дружковке. Жил в квартире одного из мастеров этого завода. Его звали Павел Байбик. Он был хороший приятель моего отца. Каждый день после работы я навещал своих родителей. При этом я догадывался, что их может постигнуть трагическая участь, как и многих других крестьян. У отца и матери, кроме меня, было еще три дочки. Я был самый старший. В селе, где они проживали и я вырос, у меня было много друзей. В те трагические дни1929-1930 иногда я по ночам посещал тех людей, которые сидели в холодных вагонах, двери которых были закручены проволокой. Все в округе слышали стоны этих людей и плач их детей. Трудно описать их страдания! За что они так тяжко страдали? Я тоже очень переживал, обдумывая эти события. Теперь я точно знал, что эта горькая доля не обойдет и моего отца.

Весной 1930 года однажды ночью ко мне пришел отец. Он сказал, что вчера к нему домой приходили активисты из сельского совета и переписали все имущество. Он сказал, что, наверное, завтра их будут вывозить. Куда — не знает. Отец сказал, чтобы завтра я пришел домой и забрал две подушки и одеяло, которые мать спрятала в подвале. Будет хоть на что голову положить и чем укрыться. Так мы сидели за столом в доме Павла Байбика и обсуждали это печальное событие. Отец при этом горько плакал и говорил: «Как жалко расставаться с родным домом и со знакомыми людьми. Куда же теперь меня, крестьянина, и моих детей отправят?» Внезапно кто-то постучал в двери. Это был сосед, который работал в городском совете города Дружковки. Тему разговора не скроешь. Он сказал, что знает о том, что завтра на хуторе, где проживает Леонтий, будут проводиться репрессии, и накажут не только спекулянтов работа которых продажа золотых украшений а и многих других.. Он сказал, что советует убегать и что даст отцу какую-то справку, которая позволит переждать некоторое время в другой местности. А мой отец говорит: «Да поможет нам Бог избежать этой участи!» На следующий день после работы я пошел к родительскому дому. Я надеялся хотя бы в последний раз увидеть своих родных и забрать одеяло и подушки, которые приготовила мне мать. В 7 часов вечера, когда было еще видно, я подошел к своему хутору. На окраине меня встретил наш пес, его звали Букет. Он начал прыгать, радуясь моему появлению. При этом он лаял и словно тянул меня во двор к моим родителям. Наверное, хотел, чтобы я его накормил. Когда мы подошли к дому, во дворе уже никого не было. Только забитые досками двери и окна. И надпись: «Входить во двор запрещено». В это время пришли соседи. Они рассказали, как утром моего отца и семью арестовали и вывезли в неизвестном направлении. Они также рассказали, что в этот день та же участь постигла и многие другие семьи. В то время эти зверства проходили по всей Украине. Каждый день только и говорили об арестах в том или ином хуторе. Это вошло в систему. Люди страдали, но думали так: «Не только нас ограбили и выгнали из родного дома, но и многих других в Украине. Хорошо уже то, что в живых остались». Так люди привыкали к этому террору. Когда хозяин не хотел выходить из дома, его выгоняли прикладами винтовок.

(Продолжение следует)