Моя Вера

Крайняя справа Вера, 1948 год

Анатолий ПАНАСЕЙКО

Для счастья есть стихи,
лесов сырые чащи
и синяя вода под сенью
темных скал,
но ты в сто тысяч раз
таинственней и слаще
всего, что видел взор
и что рассудок знал.

Борис Чичибабин

1948 год. Лозовая — крупнейший железнодорожный узел Харьковщины. Один за другим проносятся товарные составы с лесом, углем, металлическими конструкциями… В пассажирских поездах едут к морю курортники. Упитанные дядьки прямо в невиданных в этих местах пижамах выскакивают на перрон. К ним умоляюще тянутся десятки рук с обжаренными курицами, пирожками, вареными початками кукурузы, фруктами… Основательно загрузившись маняще пахнущей снедью, довольные дядьки спешат к своим краснощеким, в ярких халатах, мадамам.
Бледная, как травяной стебелек без солнца, в выцветшем, латаном платьице, девчушка лет десяти бережно прижимает к себе корзинку с несколькими литровыми глечиками с робленкой. Покупатель, уморительно облизываясь, выпивает без передыха одну емкость и, потянувшись за другой, — чуть не сбивается с ног, стремглав бросившимися врассыпную продавцами. Это милицейская облава доблестно вступила в борьбу с частнособственническим элементом в защиту интересов государственной торговли.
Маленькая нарушительница правопорядка юркой мышкой ныряет под вагоны. Преодолев множество рельсовых преград, со стоящими и двигающимися по ним вагонами, беглянка с колотящимся сердечком выбирается на пристанционный булыжник — и обнаруживает, что в корзинке не хватает одного глечика... И новый приступ отчаяния: мама заругает и прибьет!
А когда героине моего рассказа с символическим именем Вера минул шестнадцатый годочек, она очищала от снега до боли знакомые рельсы и бросала его лопатой на платформу, — откуда злая метель швыряла этот тяжкий груз ей в лицо.
Казалось бы — безрассудный поединок людей со стихией… Без которого остановились бы поезда и за который спасателям выдавалось по буханке хлеба и по крохотке колбасы и сахара.
А летом и осенью Вера скирдовала сено, пропалывала сорняк на полях, убирала свеклу, картофель.
После (от зари до зари) смены руки и ноги будто наливались свинцом и к утру не отходили.
Так выживали трое детей с молодой еще, но почерневшей, как земля, мамой. И когда их отец, мобилизованный в армию в 38-м, вернулся домой — лишь после смерти упыря, прикидывавшегося «отцом народов», — выросшие дети разлетелись из отчей глинобитной хатки в поисках достойной доли.
Вера приехала в Дружковку и устроилась гайконарезчицей на метизном заводе.
Представь, читатель, могучий станок, беспрерывно вращающий брызжущие во все стороны охлаждающей эмульсией шесть шпинделей, на которые станочница ежесекундно насаживает и снимает гайки с острыми заусеницами. Перед нарезкой резьбы изделия подлежали шлифовке, но этого часто не делали, грубо нарушая технику безопасности и превращая труд работниц в каторгу. Многие женщины подолгу здесь не задерживались.
Но Веру прельщал восьмичасовой рабочий день и гарантированная заработная плата, и она, довольная, приступила к работе. Да так, что вскоре в газете «Дружковский рабочий» о молодой ударнице производства появляется восторженный очерк, а ее опыт тиражируется в специальном плакате.
Но не успевали заживать израненные заусеницами руки, и Вера, вспомнив, что вместо пропадающей от темна до темна на работе мамы варила для семьи еду, за которую сестра и брат до сих пор ее благодарят, поступила в Краматорский кулинарный техникум.
И сорок лет кормила пионеров и школьников. За что отмечена многими знаками отличия, в том числе — Грамотой Верховного Совета Украины.
Молодые коллеги называли ее «мамой Верой».
А пишущий эти строки, влюбившийся когда-то в самоотверженную гайконарезчицу — и сегодня в нее влюблен...

http://kremlinrus.ru/article/174/143700/