Спасители красоты

Анатолий ПАНАСЕЙКО
«Мир спасет красота» — скорее мольба, чем предсказание Достоевского.
А наша современница, дружковчанка Любовь Серга, мучаясь вечной людской тревогой, создала такое поэтическое откровение:
Росинкой горлышко полощет
Скворец на утренней заре,
И нет красивее и проще,
И нет мелодии старей.
В ней отражаются закаты,
Как в водной глади облака,
И профили холмов покатых,
Под солнцем нежащих бока.
Все то, что здесь не перечислишь,
Что через сердце пропустив,
Становимся с тобой мы чище —
Что может грешный мир спасти.

Сейчас нам надобно спасать саму красоту. Спасать от самих себя. Потому и является миру беспокойная, величавая поэзия, зовущая читателей к духовному обновлению.

…В древности говорили: когда грохочут пушки, музы молчат.

В настоящее время у нас, несмотря на молчание пушек, война не прекращается. Война правителей с собственным народом.

И это вызывает поэтический бум.

В Дружковке целая рота занимающихся словотворчеством людей. Очередное их детище — коллективный сборник стихов и рассказов: «Литературная Дружковка».

Шестьдесят пять авторов создавали этот сборник.

Две трети из них — женщины. Это я подчеркиваю в убеждении, что власть наша станет добрее и мудрее, если в ней будут доминировать избранные нами, а не партийными узурпаторами власти — женщины.

Женщины с благородными стремлениями, воспетыми Верой Федоровой:

Я чувствую себя парусом —

Лювлю сердцем ветер мартовский,

Я чувствую себя паводком —

Вперед устремляю бег;

Я чувствую себя памятью

Земли моей милой, ласковой;

Я чувствую себя паростком —

Я — молодой побег.

Мой ветер — стихи сердечные —

Ловите, кому захочется,

Питайтесь моею вечностью

От паводка и тепла.

Идите дорогой млечною

И не зовите по отчеству…

Я только зеленая веточка,

Что среди скал проросла.

В отличие о поэзии, стремящейся одолеть зло и равнодушие высокими чувствами, рассказы, представленные в «Литературной Дружковке» более социальны.

Хотелось бы, чтобы и стихотворцы почаще вспоминали завещание классика:

Восстань, поэт! И виждь, и внемли!

Исполнись волею моей

И, обойдя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей!

Продолжение сказки

Перед телепередачей «В гостях у Дмитрия Гордона» надеваю свежую сорочку, удобно устраиваюсь в кресле и погружаюсь в приятственное состояние предвкушения чуда. А как же — сейчас ко мне пожалуют двое замечательных людей и поведут умную, интересную, добрую беседу.

«Сегодня у нас в гостях — начинает ведущий — выдающийся актер театра и кино Владимир Михайлович Зельдин».

И память озаряется незабываемым мгновением детства.

1946 год. В холодном, со светящимися щелями в стенах, клубе Торецкого завода демонстрируется кинокартина «Свинарка и пастух».

Зрительный зал с балконом заполнен до отказа. Гаснет свет — и убого одетая, полуголодная детвора (сеанс дневной) попадает в веселую, красивую сказку.

Шестьдесят пять лет спустя — передо мною один из персонажей той сказки. До боли знакомый и такой же, как и на экране искрящийся, неотразимый волшебный. Ему 95 лет минуло, а он живее и стройнее иных юношей.

И продолжает сниматься в кино, и занят сейчас в пяти спектаклях! И играет Дон Кихота, учителя танцев!!! И так далее, и так далее, и так далее. (Любимое присловье актера).

С душевным трепетом вспоминает «пастух» блистательную, непревзойденную «свинарку» Марину Ладынину. На замечание ведущего о попытке приударить за очаровательной партнершей, смутился: к поцелованной Богом даже мысли такой не возникало.

«Свинарка и пастух» родились в начале войны. И как водилось, предстали для оценки перед кинематографическими чиновниками. Но видно в головах тех ценителей не совместилось несовместное: военное лихолетье и феерическое детство.

Постные физиономии экзаменаторов не предвещали ничего хорошего, — и создатели феерии выходили из просмотрового зала как после прощания с покойником.

К счастью, фильм понравился товарищу Сталину — и тем самым был спасен.

Упоминая великое множество широко известных артистов, писателей, государственных деятелей, Владимир Михайлович каждого называл по имени-отчеству…

С особым уважением и сочувствием говорил о первом президенте России Ельцине. Когда Ельцина, дабы не допустить того к президенству, ретрограды сместили со всех постовэ

В квартире Зельдиных появился подобранный в подворотне гибнущий щенок. Учитывая схожесть тяжких судеб человека и брата его меньшего, щенка назвали Борисом Николаевичем. И в газете «Вечерняя Москва» была статья «Как Зельдин спас Бориса Николаевича».

Трехчасовую беседу старый годами, но молодой и телом, и душой актер, украшал блестящей декламацией монологов и стихотворений о счастье.

И в своем предновогоднем госте я увидел лицедея, мыслителя, пророка, дарующего миру счастье, которого хватило бы на всех людей, если бы они умели слушать своих пророков.

Счастье жить!

Я хочу рассказать о Татьяне Ивановне ЛещенкоСухомлиной. Не слыхали о такой? И я не слыхал. Пока на базаре, на расстеленной прямо на земле тряпичной подстилке, не увидел ее книгу воспоминаний «Долгое будущее», изданную 20 лет назад.
Пробежав емкое предисловие, дал бабушке пятерку — и почувствовал себя владельцем огромного духовно-исторического богатства!

Писательница родилась в самом начале прошлого века в семье ученого. После большевистского переворота покинула Россию и, благодаря своим…

«Татьяне, у которой все таланты, включая талант дружбы. Любящий Жорж Симеон. Лозанна. 1979 год».

С такой надписью создатель захватывающих детективов, подарил свою фотокарточку непревзойденной переводчице своих романов на русский язык.

Главным же талантом этой замечательной женщины было исполнение русских и авторских романсов, а также баллад и сказаний многих европейских народов.

Ее слушали и преклонялись перед нею Арагон и Пикассо, Шаляпин и Бунин, Ахматова и Цветаева, Бажан и Довженко, Окуджава и Ахмадулина…

И эта преуспевающая, цветущая красавица, не перенеся тоски по Родине, в 1935 году возвращается в Москву. Возвращается с мужем, всемирно известным скульптором, маленькой дочкой и — беременной. Увы! Цаплин никого и ничего, кроме своих каменюк, не любил. И даже новорожденным сыном не интересовался. Пришлось одной растить детей, помогать стареньким родителям — и если бы не участие преданных ей многочисленных друзей-артистов, писателей, ученых, — знаменитые имена которых украшают книгу, — не выжила б.

Вот животворная запись 1943 года о концерте великого певца Анатолия Доливо: «На сцену выходит пожилой человек, некрасивый, хромой, опираясь на палку. Ему тяжело. Он волнуется. Из стоящего на рояле стакана отпивает глоток чая, потирает руки и говорит: «Музыка Верстовского, слова Пушкина «Черная шаль».

Спеть в эти дни «Черную шаль» — это же безумно трудно! Даже купить шторы для декораций сцены было крайне трудно. Но певец уже увидел эту черную шаль, он слегка поднял руку — ему хочется отогнать неотступное, ужасное воспоминание: «Гляжу как безумный на черную шаль, и хладную душу терзает печаль» — и с первых же слов слушатели понимают глубокую серьезность того, что произошло с рассказчиком. И к концу концерта вся публика дружно устраивает овацию певцу. И он стоит у рояля помолодевший, и некрасивое его лицо прекрасно».

Так искусство участвовало в подолании фашистской навалы.

Вселенским горем и непереносимой болью веет от записей об исчезновении людей. Вчера человек играл в спектакле, выступал на собрании, принимал гостей, а сегодня — как в воду канул, как растворился в пространстве.

А в 1948 году добрались и до Татьяны Ивановны. Почти восемь лет она отсидела в концлагере близ Воркуты. Каждый день ей пришлось преодолевать семикилометровый путь. Из лагеря до городского театра и обратно. А когда узнала, что за службу в театре не идут зачеты, попросилась на зачетную должность. И лагерные урки, — души в ней не чаявшие, — уступили ей место ассенизатора.

Все преодолела и перемогла. И вернулась в Москву. И дочку и сына обняла, которые не ответили ей взаимностью.

Вот свидетельство врача, наблюдавшего этих детей: «Их сломал ваш арест. Ведь они очень любили вас, вы были для них идеалом, эталоном красоты — и вдруг вы арестованы как «враг народа», значит, «что-то» в «чем-то» вы виноваты…

Сталин и его шайка сломали судьбы и характер ваших детей. Лично я не знаю ни одной семьи, где у тех, кто уцелел и вернулся из заключения и реабилитирован, сложились бы нормальные отношения с их детьми. Это национальная трагедия».

Лучом света для измученной женщины стала в это время встреча и соединение изломанных судеб с прекрасным человеком, тоже политзаключенным, писателем Василием Сухомлиным.

Заключительные слова книги: «Счастье — жить!»

Лещенко-Сухомлина, как и десятки миллионов ее соотечественников, выстрадала свое счастье. «Сейчас, — писала она в конце иезуитского двадцатого столетия, — самое счастливое время моей жизни, хотя оно и приходится на мою старость. Главное же состоит в том, что я дожила, дождалась, стала свидетелем того великого, того чудесного, что происходит теперь в моем Отечестве».

Увы! Произошедшие у нас на рубеже веков прогрессивные преобразования ничему нас не научили.

Потому и влачим мы жалкое существование.

«Дивлюсь я на небо»

Он был современником Тараса Шевченко. Занимался выращиванием ковунов и дынь. Приветствовал прогрессивную деятельность КирилоМефодиевского братства, за что преследовался властями. И написал могучую песню:

Дивлюсь я на небо

Та й думку гадаю:

Чому я не сокіл,

Чому не літаю,

Чому мені Боже,

Ти крилець не дав?

Я б землю покинув

І в небо злітав!..

Щоб ласки у зірок,

У сонця просить,

У світі їх яснім

Все горе втопить…