Украинский путь: от ГКЧП

Так встречали танки ГКЧП в Москве 19 августа 1991 года
Евгений ФИАЛКО
Независимость и свобода, как Высший дар, дается далеко не всем, а только избранным — тем, кто сумел доказать, что его место среди лучших, среди самых достойных. Независимость и свобода не приходят раз и навсегда — они как шанс, как испытание, как возможность постоянно доказывать свой выбор.

Сейчас много говорят на эту тему накануне 20-летия Независимости Украины, которое мы будем отмечать 24 августа. Пытаются спорить о том, что она дала нам — это все равно, что обсуждать, стоило ли человеку рождаться на свет или нет. Разве об этом у него спрашивали? А вот, как сложится жизнь, зависит напрямую от самого человека.

Так и с нашей Независимостью — она пришла к нам в один прекрасный день, без капельки крови и особых потрясений, потому что за нас успели заплатить сполна миллионы лучших сыновей и дочерей Украины. А то, что мы до сих пор не можем ею распорядиться и спорим, нужна ли Независимость вообще, говорит о страшной болезни — рабстве. Неужели нам лучше прислуживать кому-то, чем быть хозяином в своем доме?

Мы не хотим наводить у себя порядок и без конца ищем виновных, хотя виноваты сами. Выздоровление, конечно, идет, но очень и очень медленно, ведь до сих пор мы не поинтересовались даже диагнозом. В отличие от многих стран, решительно порвавших с прошлым, мы потащили его за собой, как улитка свой домик, и прячемся туда при первой возможности. Поэтому те, кто начинал с нами (и даже после нас), уже давно несутся по широкой автомагистрали, а мы все ползем и ползем по бездорожью и виним в этом всех, кроме себя.

Интересно, что и сейчас, говоря о Независимости, никто не вспоминает другое событие, потрясшее всех и открывшее многим глаза — путч ГКЧП, произошедший ровно 20 лет назад (19-21 августа 1991 года) и ставший главной причиной свалившейся с неба Независимости.

В 2001 году газета «Окно» поместило мою статью, посвященную тем событиям — «ГКЧП в Дружковке. Десять лет спустя». В ней я пытался рассказать о том, что происходило в нашем городе в те судьбоносные дни. Главным ощущением после первых сообщений из Москвы (отстранении от власти Президента Горбачева в связи с его болезнью) стало возвращение ко лжи: «О путче я услышал в автобусе, когда ехал на работу. Какая-то женщина рассказывала соседке об утренних теленовостях. Мы были прекрасно обучены особому языку официальных сообщений и сразу все поняли. И очень скоро вернулось начинавшее уходить чувство раздвоенности: в одной жизни было то, что ты хотел и любил и к чему стремился, в другой — что ты должен был делать и говорить. Эта постоянная ложь и двусмысленность положения проросла в нас тысячью кровеносных сосудов, и от этого раздваивался весь мир, даже сам воздух».

К удивлению, я заметил, что большинство людей к такой ситуации привыкли, она их не пугала — им больше надоела неопределенность в верхах. Они не вникали в юридические или моральные аспекты и считали, что ГКЧП — это хорошо, потому что вернет их в спокойное и более сытное время. Они не знали, что народ, меняющий свободу на дешевую колбасу, не получит ни колбасы, ни свободы.

В первый же день все городские начальники стали ретиво исполнять указы ГКЧП, не задумываясь над тем, насколько они конституционны. На второй день в исполкоме собрали огромное совещание, где не только было расписано каждому, кто что должен был делать, но и однозначно давалось понять о силовом подавлении любой попытки протеста: «Время болтовни прошло!» (так назывались первые ростки демократии).

Собственно, какого-то организованного сопротивления путчу не было и быть не могло — слишком долго мы были бессловесными рабами, а рабскую кровь, увы, не меняют в один день, а выдавливают по капле..

Такую же выжидательную, неясную позицию занимало и украинское руководство, делавшее «заявления ни о чем». Мы, умевшие читать между строк и слышать между слов, только на второй день услышали из уст Кравчука нечто обнадеживающее. Говорят, правда, что Украина за эти три дня оправила в Москву зерна и сахара больше, чем с начала года. Что говорить тогда о членах КПСС, которые вернули все долги по взносам и даже уплатили наперед…

Только на третий день на Октябрьской площади Дружковки собралось человек десять-пятнадцать демократических депутатов и так называемых «неформалов», которые решили требовать созыва внеочередной сессии городского совета. Нам это удалось, удалось создать комиссии, занявшиеся проверкой деятельности местных учреждений и силовых структур в дни ГКЧП, удалось, на основании работы комиссии, подготовить решение сессии о недоверии всему городскому совету и проведении досрочных выборов. Однако решение было потом провалено остальными депутатами, спрашивавшими с мест у председателя городского совета: «Как нам надо голосовать?» Как он говорил, так и голосовали…

Цитирую дальше статью «ГКЧП в Дружковке. Десять лет спустя»: «Я в очередной раз был потрясен происходящим в зале. Самым главным уроком ГКЧП было то, что наша власть в любой момент готова сбросить с себя маску заигрывания с народом и пойти на него танками, растоптать Конституцию и законы, пролить кровь невинных людей — только бы удержаться вверху. Испачкавшись с головы до ног и попавшись на горячем, она и не думала каяться или меняться — никто ведь добровольно не подал в отставку! Но самое страшное — большинству людей было это или безразлично, или — того хуже — они такую власть поддерживали! Это происходило повсеместно, по всей стране.

Вот откуда наши беды, вот почему мы так живем — другой жизни мы просто не заслужили.

Находиться больше в этом зале я не мог…

19,20,21 августа и несколько последующих дней стали моментом истины в нашей новейшей истории. Они были тем шансом, который позволил бы нам строить жизнь по новым принципам.

Мы не использовали его, да особо и не пытались. В результате получили бандитско-полицейское государство, непомерно разросшуюся теневую экономику, чудовищные фальсификации выборов (сделанные нашими же руками), самую изощренную в мире коррупцию и циничное попрание основных прав и свобод человека.

Маємо те, що маємо. И виноваты во всем только мы» (газета «Окно» от 24.08.2001 г.)

Прошло десять лет, но под каждым словом я готов подписаться и сейчас.