Везучий

Анатолий Панасейко

Бывает — идет навстречу очень старый человек. Натруженно идет, с палочкой. И ты точно знаешь, что видел его когда-то часто, но где — вспомнить не можешь. До того изменили человека солидные годы, да и глаза твои плохо видят.
— Что, — спрашиваю, — третья нога помогает?
— Хорошо помогает, только перед знакомыми стыдно, — явно довольный моим вниманием, откликается прохожий.
И уверенный, что я его хорошо знаю, начинает рассказывать, почему палочкой-выручалочкой обзавелся: «Я сам из Сумщины. Когда к нам немцы пришли, мне было 14 лет. Нахватали нас, подростков, фашисты и загнали в глинище, за колючую проволоку. Каждый день пополнение доставляли.
И стало нам известно, что собирают нас для угона в Германию…»
Очевидно, почувствовав во мне благодарного слушателя, оглядывается: «Где бы нам присесть?»
Мы усаживаемся на красивую лавочку (спасибо доброму умельцу Олегу Юрченко за ее появление против ЗАГСА) — и рассказ продолжается:
— Однажды налетели наши самолеты и стали бомбить-утюжить подозрительное место. Охрана и узники разбежались, а я, поймав в ногу и пах по осколку, пополз куда глаза глядят. Благо, ехала на подводе тетечка — подобрала, привезла к себе домой, подлечила.
Оказалось, до моей деревни отсюда 60 километров.
Целую неделю добирался. Мама проголосила надо мной, как над покойником. А ночью мы с ней вырыли яму-сховище, где я и прятался от фашистов.
А когда пришли наши, бывших концлагерников погрузили в «телятники» и привезли в Горловку: «Хотели на немцев работать, — сказали с презрением, — теперь искупайте свою вину в шахтах».
Ночью несколько шустрых пацанов вышли из общежития в туалет и помчались на вокзал. Влезли в пульман — а в Краматорске нас… встретили и зачислили в ремесленное училище.
Через два года стал я сварщиком-бетонщиком и был направлен в Дружковку, в строительно-монтажное управление. Впервые вздохнул с облегчением: показалось — конец мытарствам. За работу ухватился, как за спасительную веревочку. Начальник обратил на мое старание внимание. Опекал и, услышав мою историю, строго-настрого посоветовал никому не рассказывать.
А потом за ударную работу направили меня учиться в Харьковский строительный техникум. А я ведь всего семь классов прошел плюс ремесленное. Но последних не пас. Да и как же можно было ни стараться, если к стипендии мне еще и родное предприятие приплачивало! Кроме того, вагоны по ночам разгружал. Так что и сам прибарахлился, и родительницу подарками баловал (отец с войны не вернулся).
После учебы работал мастером, прорабом. А тут повестка из военкомата пришла.
Служил я в Германии, а потом в Арзамасе зэков стерег. Но ранение давало о себе знать, и меня назначили помощником полкового фотографа. Это дело мне понравилось, и я в нем преуспел. А за портрет генерала был послан на курсы повышения квалификации в Москву.
Таким образом, в Дружковку возвратился уже профессиональным фотографом.
Казалось бы — работай и радуйся жизни.
Но городское начальство донимало: и портреты им художественные делай, и заказы городские выполняй, за которые ничего не платили, но счета на солидные суммы подписывать заставляли…
А однажды меня пригласили в горком партии и наорали за то, что я скрыл от партии свое пребывание в концлагере. Потребовали положить на стол партбилет.
Я бросил им книжечку и пошел к двери.
«Стоять!» — гаркнуло высокое руководство.
А через несколько минут в кабинет вошли двое молодчиков и повели меня к «воронку».
Через мгновение я уже был в кабинете главного дружковского кагэбиста Шевцова. Ровно столько понадобилось для доставки задержанного от горкома до шевцовского застенка. Значит, «воронок» использовался для устрашения.
А у меня и без того сердце в пятки ушло. И когда Шевцов, прогнав своих помощников, спросил зловеще: «Что будем делать?!», не смог даже выдавить из себя: «Простите меня».
А мучитель мой, часто выпивавший за мой счет, вдруг сказал устало: «Если хочешь жить, немедленно уезжай из Дружковки».
Утром я был уже в Горловке, где несколько лет занимался любимым делом. Но жена — дружковчанка скучала по родным местам, и в начале 60-х годов мы вернулись домой...
Недавно осколок, до сих пор сидящий в ноге, напомнил о себе. Я пошел в больницу, а хирург сказал, что уже не выдержу операцию: сердце, мол, слабое. Потому и обзавелся, как вы сказали, третьей ногой…
Такую вот драматическую повесть поведал мне бывший приветливый хозяин фотоателье на площади Ленина Николай Федорович Положий.