Замела метель дорожки. Запорошила

Анатолий ПАНАСЕЙКО
Когда идешь по первому снегу, в сердце буяет весна!
И хочется со всеми радостью делиться.

Недавно на моей улице новый кондитерский магазин открылся. Захожу, а там — две симпатичные хозяюшки — в сверкающих сладким изобилием витринах — чего-то усердно поправляют.

— Что вы хотели? — спрашивают.

— С добрым утром, с добрым утром и с хорошим днем, — пропел я.

Хозяюшки насторожились.

— Не бойтесь, я не пьяный, я веселый. И у меня от ваших аппетитных витрин дух захватывает. Стихи читать хочется. Хотите?

— Ага.

Тот, кто видел хоть однажды

Этот край и эту гладь,

Тот почти березке каждый

Ножку рад поцеловать, — прозвучал Есенин.

— Прикольно, — сказала одна слушательница.

— Ух ты, — сказала вторая.

— А я еще могу, — сказал я.

— Валяйте.

— Шаловливая пэри,

Тюрчанка в атласном кабо,

Ты, чей облык — луна,

чье дыханье — порыв,

Чей язык — лезвие;

От любимого горя.

От страсти любовной к тебе,

Вечно я клокочу,

Как клокочет в котле

огневое питье.

Должен я, что кабо, всю тебя

Обхватить и обнять,

Стать рубашкой твоей,

Чтоб вкусить забытье…

На сладкоустом Хафизе хотелось закончить эту импровизацию...

Но жалкая жизнь наша не дает.

Все эти помпезные магазины, банки, аптеки вызывают у трудящегося люда только раздражение…

И наслаждаясь первым снегом, вдруг споткнешься о каменную мысль: что завтра, вместо пушистого настила, образуется грязное месиво или ледяные торосы.

И я (в который раз!!!) волаю владельцам приличных заведений: содержите в приличии и прилегающие к своим владениям тротуары.

Как это делает Хозяин…

Жизнь моя —

лучшее чудо на свете

Первая послевоенная весна.

Мне десять лет.

По улицам сомнамбулами бродят изможденные люди, просящие хлебушка.

Я стыдился смотреть в их глаза.

Потому что отец мой, вернувшийся с войны, работал на маслобойке — и у нас была макуха.

Так — с нищих и стыда — начиналась для меня Родина.

А потом отец привел на наше подворье Майку. Корова благоухала ухоженностью и молоком, пахнущим всеми ароматами мира.

Так — с любовью и благодарностью к Майке — входила в мое сердце Родина.

За которую мне стало стыдно и больно, когда недалекий Хрущев велел загнать выхоленных в личных хозяйствах кормилиц на колхозные фермы, где они околели от голода.

И как результат — к 15-й годовщине Победы над фашистской Германией победители были поставлены на горохово-кукурузное довольствие.

А протестующих расстреливали.

Зло и ложь были нашим воздухом.

И только в конце двадцатого кровавого века, благодаря горстке диссидентов, на нашу многострадальную землю пришла правда.

В Дружковке в 1994 году открылась газета «Окно», которая, в отличие от лебезящего перед городским начальством «Дружковского рабочего», стала этому начальству указывать на его просчеты и недостатки.

Все потом закончилось по-советски: «Окно» захлопнули.

И вновь — никакой надежды на достойную жизнь...

«Будем ли мы когда-нибудь жить по-людски?» — спрашиваем мы сегодня друг друга.

«Нет» — отвечаем обреченно.

А для спасения — и физического, и духовного — требуется, для начала, совсем немного.

Читайте преемницу «Окна» — «Нашу Дружковку».

Встречайте новый день и облагораживайтесь на сон грядущий молитвой Бориса Чичибабина»: «Жизнь моя — лучшее чудо на свете».